4 апреля 1947 года, Харьков. В Харьковском университете закончилась защита докторской диссертации на тему: «Проблемы генетики, селекции и гибридизации тутового шелкопряда». Доклад поразил слушателей своей глубиной и широтой, а также количеством сделанных выводов, столь пригодившихся бы в практике получения шелка. Диссертантом были разработаны объективные методы оценки жизнеспособности пород и гибридов шелкопряда, рассчитаны скорости мутационного процесса, показана насыщенность промышленных пород скрытыми рецессивными леталями и полулеталями. Работа давала в руки селекционерам почти идеальный метод контроля результатов проведенной селекции [1, 2].
Диссертацию защищал 38-летний генетик Владимир Павлович Эфроимсон.
От официальных оппонентов (Астаурова Б.Л., Делоне Л.Н., Полякова И.М. и Четверикова С.С.) его работа получила высочайшие оценки, как ценное научное исследование. Референт ВАК (Высшей Аттестационной Комиссии) член-корреспондент АН СССР Дубинин Н.П. тоже положительно оценил диссертацию. Он писал в своем отзыве: «В целом работа В.П.Эфроимсона представляет собой выдающейся капитальный труд в области генетики и селекции тутового шелкопряда, прокладывающий новые пути во всей этой области науки и практики» [1].
А Экспертная комиссия по биологии под председательством проф. Жуковского постановила: «В.П. Эфроимсон является выдающимся специалистом в области генетики. Его диссертационная работа, посвященная выяснению ряда сложнейших вопросов генетики, селекции и гибридизации тутового шелкопряда, представляет собой обширный и капитальный труд, имеющий большое теоретическое и практическое значение. Работа содержит огромный материал как лично принадлежащий автору, так и сводку всей основной литературы, напечатанной по затронутому автором вопросу» [1].
Для Владимира Павловича очень важна была эта работа. Ведь столько лет своей жизни он посвятил ей, столько трудностей и разочарований встретил на пути к ее завершению.
* * *
Родился Владимир Эфроимсон 21 ноября 1908 года в Москве в обрусевшей еврейской семье банковского служащего. Жила семья Эфроимсонов в доме страхового общества «Россия» на Лубянке, где позже разместились ЧК и НКВД [2, 3, 4].
Владимир учился в немецкой школе и владел пятью языками. С ранних лет он привык помногу заниматься в библиотеках и увлекался историей. Однако в 1925 году поступил на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета и «попал под влияние» Н.К. Кольцова и его сотрудников — классиков С.С. Четверикова, М.М. Завадовского, Г.О. Роскина и других. Эти люди умели по-настоящему увлечь молодежь и раскрыть перед ними всю красоту науки. Прослушав их лекции, Эфроимсон увлекся генетикой [3, 4, 5].
В 20-х годах советское правительство стало подавлять науку страны во всех ее проявлениях. Это должно было случиться, поскольку свободная научная деятельность не могла существовать при тоталитарном режиме.
Первыми испытали террор философы, историки, юристы, экономисты, многих из которых в 1922 году выслали из страны за границу. В 1929 году пришел черед остальных наук. Большевики доказывали, что есть пролетарские науки и есть науки буржуазные. Началась борьба с «меньшинствующим идеализмом». В 1929-1933 годах арестовывали, ссылали и заключали в концлагеря тысячи священников, врачей, учителей, биологов, инженеров [3].
В те годы множество студентов не имело должного образования: на вступительных экзаменах большую роль сыграло их пролетарское происхождение. Такие люди свято верили партии и с энтузиазмом включились в предложенную им борьбу. В Ленинграде на страницах «Студенческой газеты» клеймили генетика Ю.А. Филипченко, а в Москве широко обсуждалась деятельность зав. кафедрой генетики МГУ профессора С.С. Четверикова. На одном из подобных собраний в 1929 году присутствовал и Владимир Павлович [3].
Надо сказать, что он принадлежал к редкой породе людей, которые до старости сохраняют наивное, детское восприятие мира. Он наивно верил в то, что все беды происходят от незнания. Надо только объяснить, раскрыть людям глаза, просветить их, и все станет на место [6].
Так вот, сидя на собрании и слушая наговоры на своего учителя, Эфроимсон не выдержал и, один против всех, произнес резкую речь в его защиту. Но спасти Четверикова не удалось. Он был арестован и сослан. За выступление в защиту Четверикова Владимир Павлович был исключен из университета. Н.К. Кольцов пытался ему помочь, характеризуя Эфроимсона как талантливого студента, выполнившего важные исследования, но Владимира Павловича в университете не восстановили [3].
Будучи изгнан из университета, Эфроимсон при поддержке Кольцова стал работать в Рентгеновском институте, где изучал действие облучения на мутационный процесс. Разрабатывал методы количественного учета полученных летальных мутаций у дрозофилы в зависимости от дозы облучения, а также изучал влияние высокой температуры на мутационный процесс. В 1931 г. Эфроимсон детально охарактеризовал новую мутацию в Y-хромосоме [2, 7].
В 1932 году он сформулировал принцип равновесия между скоростью мутационного процесса и отбора в популяциях человека и на этой основе впервые предложил способ оценки частоты мутирования рецессивных сублетальных генов. Открытие было высоко оценено будущим Нобелевским лауреатом, американским генетиком Дж. Мёллером, приехавшим в те годы поработать в СССР. По рекомендации Мёллера Эфроимсону было предложено место в Московском Медико-биологическом институте Соломона Григорьевича Левита [7].
* * *
C.Г. Левит окончил МГУ с дипломом врача. Одно время он разделял ламаркистские воззрения, но быстро освоил современную генетику и даже прошел дрозофильный практикум А.С. Серебровского [8].
В декабре 1928 года Левит открыл Кабинет наследственности и конституции человека при Медико-биологическом институте для решения следующих задач: составление топографической карты хромосом человека, изучение географического распределения генофонда СССР и дифференциация патологических форм на основании данных генетики [9].
В те же годы большое влияние в науке и политике стал приобретать Трофим Денисович Лысенко, не сильно образованный и слабо разбиравшийся в науке человек [10].
Дело в том, что И.В. Сталин в своих ранних статьях «Анархизм или социализм» 1906-1907 гг. (на грузинском языке) отдал предпочтение неоламаркизму в ущерб неодарвинизма. Лысенко тоже всю жизнь был неоламаркистом и ради собственной выгоды выдавал Сталину генетиков за его идейных противников [5].
В начале 30-х годов к Лысенко примкнул Исай Израилевич Презент, юрист по образованию, совершенно беспринципный человек. Презент указывал Лысенко на врагов его теории, а тот, пользуясь расположением Сталина, представлял этих людей, как носителей буржуазной идеологии или даже вредителей в науке [5].
В конце 20-х годов Сталин высказал и постоянно повторял понравившуюся ему мысль о сильном отставании теории от практики и требовал находить это отставание во всех областях деятельности [9].
Левит же был честным и смелым человеком и, не обратив внимания на подозрительно быстрый политический рост Лысенко, доказал в своей статье 1929 года «Генетика и патология» тезис, что клиническая практика находится в кризисе и может быть выведена из оного только с помощью передовой генетической теории. Этой мыслью Соломон Григорьевич показал, что Сталин мог быть не прав. Статью Левита критиковали, но крайних мер применено не было [9].
В 1930 году Соломон Левит занял пост директора МБИ, на основе которого он в 1935 году создал Медико-генетический институт им. М. Горького [9].
Первым знаком о серьезной опасности для Левита стала статья зав. Отделом науки МГК ВКП(б) Эрнста Кольмана от 13 ноября 1936 года, где тот объявил Соломона агентом фашистской идеологии [11].
4 декабря 1936 года С.Г. Левита исключили из партии с формулировкой: «за связь с врагом народа, за протаскивание враждебных теорий в трудах института и за меньшинствующий идеализм», а в мае ’37-го в МГИ была направлена комиссия Наркомздрава. События лета того же года поставили точку в судьбе МГИ и предрешили судьбу самого Соломона Григорьевича [8].
На июньском пленуме ЦК, где Сталин выдвигал Берия, кандидат в члены ЦК Г.Н. Каминский выступил с резкой критикой Лаврентия Павловича. После небольшого перерыва Григорий Наумович исчез, и больше его никто не видел. Каминский — друг Левита и покровитель МГИ — участвовал в заговоре, имевшем целью смещение Сталина с поста генсека, и выступление против Берия Иосиф Виссарионович воспринял как призыв к восстанию [8, 9].
5 июля Левит был снят с поста директора МГИ, а вскоре и сам институт был закрыт, и все сотрудники навсегда переменили сферу деятельности [9].
Соломона Григорьевича арестовали в ночь с 10 на 11 января 1938 года и, обвинив в терроризме и шпионаже (с приложением конфискованных у него фотоаппарата, пишущей машинки и кинжала), расстреляли [8].
* * *
В Медико-биологическом институте Владимир Павлович продолжил свои исследования в области генетики человека и пришел к мысли о наличии в человеческой популяции естественного отбора. Утверждать такое в те годы было равносильно самоубийству: его исследования решили закрыть [4].
В конце 1932 года Эфроимсон был арестован «за участие в антисоветской организации»: его обвинили в причастности к деятельности «Вольного философского общества». Однако, к тому времени Владимир Павлович уже изменил свои взгляды и, будучи материалистом, в течение трех лет не посещал заседания этой организации, проповедовавшей идеалистическую философию. По-видимому, истинной причиной ареста было его выступление в защиту С.С. Четверикова на университетском собрании 1929 года [3, 12].
Но результаты исследований Эфроимсона не были потеряны. Из тюрьмы он смог передать через отца статью для зачтения на семинаре. Семинар состоялся, однако опубликовать статью так и не удалось. Спустя несколько лет за такое открытие получил всемирную славу англичанин Дж. Холдейн [4, 8].
На суде Эфроимсон обвинений не признал, и по статье 58110-11 получил три года исправительно-трудовых лагерей. Ему пришлось прокладывать дорогу в Сибири, в Горной Шории, испытывать побои, унижения, голод [4, 7].
В 1934 году Дж. Мёллер написал письмо в защиту Эфроимсона:
«Настоящим заявляю, что по моему твердому убеждению биологические работы Владимира Павловича Эфроимсона представляют высокую научную ценность. Несмотря на его молодость, результаты его исследований, которые он к настоящему времени опубликовал, представляются мне исключительными и свидетельствуют об уме большой проницательности и творческой силы. Кроме как с научной стороны я совсем не знаю Эфроимсона, но ежели бы другие соображения позволили, я хотел бы надеяться, что ему будет дана возможность вносить свой вклад в науку» [3].
Мёллер не был услышан, и Владимир Павлович оказался на свободе только по истечении назначенного срока.
* * *
Выйдя из заключения в 1936 году, Эфроимсон устроился работать в Среднеазиатский институт шелководства в Ташкенте. Еще в начале 30-х годов он параллельно с изучением мутаций под влиянием радиации начал осваивать опыт японских генетиков-шелководов и переводил на русский язык японские работы по генетике и селекции тутового шелкопряда. Теперь Владимир Павлович решил заняться этой проблемой всерьез [2, 13].
Работая по 16-18 часов в сутки, Эфроимсон проделал за полтора года огромную работу, итогом чего стала монография по генетике и селекции шелкопряда с важнейшим выводом: у полученных путем селекции высокопродуктивных пород падает жизнеспособность. книгу дважды принимали в печать, но так и не издали [4, 14].
В те годы хозяином Сельхозакадемии и ее институтов уже был Лысенко, заменивший на этом посту академика Н.И. Вавилова. Вокруг Трофима Денисовича суетилась целая «плеяда» подхалимов. Например, «откровенно ходил на задних лапках директор ВИУА (Всесоюзного института удобрений и агропочвоведения) Г.И. Павлов», да и многие другие видели выгоду для себя в таком поведении [10].
Значительно пополнились ряды лысенковцев за счет микробиологов, таких как Березова, Доросинский, Лазарев и др. Они были рады, что Лысенко обратил внимание на их область и «осчастливил своей теорией». «Из всех сил, как трудолюбивые пчелы, они потащили в улей этой теории всякую галиматью, не имеющую никакого отношения к настоящей науке» [10].
Тогда Лысенко часто произносил речи перед простым народом. На одном из подобных выступлений, на Съезде колхозников-ударников ’35-ого года, он говорил: «Товарищи, ведь вредители-кулаки встречаются не только в вашей колхозной жизни. Вы их по колхозам хорошо знаете. Но не менее они опасны, не менее они закляты и для науки. Немало пришлось кровушки попортить в защите, во всяческих спорах с некоторыми так называемыми „учеными“ по поводу яровизации, в борьбе за ее создание, немало ударов пришлось выдержать в практике. Товарищи, разве не было и нет классовой борьбы на фронте яровизации?.. И в ученом мире и не в ученом мире, а классовый враг — всегда враг, ученый он или нет» [15].
Почти не выходя из института и не читая газет, Эфроимсон не знал о начавшейся травле генетиков. Поэтому он не ожидал, что 31 августа 1937 года будет выгнан с «волчьим билетом» «за малую эффективность научной работы». Еще бСльшим ударом для него стало уничтожение всех выведенных им линий тутового шелкопряда [3, 4, 16].
Через некоторое время Владимир Павлович с трудом нашел работу в Украине: преподавал в местной школе немецкий язык. Вскоре устроился на Всеукраинскую станцию шелководства в Мерефе Харьковской области. Женился. Написал новую книгу «Проблемы генетики, селекции и гибридизации тутового шелкопряда», которая также не была напечатана. В 1941 году, за несколько дней до войны, защитил кандидатскую диссертацию [2, 4].
В армию Эфроимсон пошел добровольцем и прослужил до ноября 1945 года. Работал эпидемиологом в санбате и переводчиком с немецкого в разведке [4, 12]. С фронта писал письма жене М.Б. Цубиной и другу Е.И. Лукину. Вот фрагмент одного из таких писем:
«16. 03. 43.
...Домам обрадовались чрезвычайно. Ночью приперлись, выпили бессчетное количество чая, легли спать в тепле великолепно. Утром весело встали. Сильный взрыв, вылетели окна. Помню, когда бросился на пол, мелькнула мысль, которую накануне высказал спутникам, узнав о несожженных домах, — что немцы их должны были заранее пристрелять и затем, через день-два раздолбать, зная заранее, что в них устроится начальство.
Все бросились вон — из дома и из деревни. Кто-то крикнул, что разрушена санчасть полка, приехавшая глубокой ночью.
Бросился туда. Навстречу шел, спотыкаясь, с забрызганным кровью лицом, мой приятель, старший врач. Бывший дом — хаос бревен, досок, дранок, на целый небоскреб. Из-под этой груды из десятков мест слышались стоны.
Бросился растаскивать доски, одновременно думая, что уходить нельзя и что вот первый выстрел и сейчас пойдут новые залпы. Немного погодя появились первые присланные бойцы, стал командовать ими, не давая им опомниться и понять, в чем дело... Когда двумя взрывами разнесло неподалеку стоящую церковь... стало ясно, что это не снаряды, а фугасы с часовым механизмом. Тащили, тащили бревна, вытаскивали стонущих и уже не стонущих людей. Потом меня отозвал нач. разведки — привезли пленного, которого надо было срочно допросить. Лишь через 1,5 часа вернулся обратно. Еще не раскопали и половины, но уже были распорядители. Нагрузил человек 30 раненых (все вторично) в машины. С ужасом не опознал даже — они были совершенно раздавлены, обезображены — четырех знакомых врачей, красавицу медсестру; рядом плакал старшина санроты. Спаслось лишь несколько человек, нагружавших машины ранеными, когда произошел взрыв» [3].
За боевые подвиги Владимир Эфроимсон был награжден орденами Красной Звезды, Отечественной Войны II степени и восемью медалями. Но в феврале `45-ого, будучи в Германии, он не мог спокойно смотреть, как советские солдаты издеваются над местным мирным населением. Эфроимсон подал рапорт в Военный совет армии, надеясь, что свыше будут приняты какие-либо меры. К сожалению, ничего сделано не было (Сталин сказал: «Пусть ребята погуляют»), но рапорт сохранили [2, 4].
Позже, много лет спустя, германская пресса писала, что ученый «защищал честь немецких женщин». Эфроимсон же, прочитав это, сказал, что его заботила лишь честь Советской Армии [4].
С войны Владимир Эфроимсон вернулся старшим лейтенантом. Вскоре ему удалось устроиться в Харьковский университет доцентом кафедры дарвинизма и генетики. Читал лекции и вел генетический практикум [12].
И вот, весной 1947 года состоялась защита его докторской диссертации. Накопленный за много лет тяжелой работы материал обратился в бесценный труд по генетике и селекции тутового шелкопряда.
* * *
Защита прошла успешно, были получены высокие оценки экспертов, и, казалось, вопрос о присуждении степени был решен. Однако в Высшую Аттестационную Комиссию поступило письмо Лысенко с возражениями против диссертации Владимира Павловича [1].
Дело в том, что к лету 1947 г. в СССР снова активизировалась борьба против интеллигенции: прошла философская дискуссия, развернулась травля «космополитов», было разослано «Закрытое письмо Центрального Комитета Коммунистической партии о деле профессоров Клюевой и Роскина», начали действовать «суды чести» [17].
Упомянутое письмо, написанное А. Ждановым и отредактированное лично Сталиным, было разослано в конце лета 1947 года для обязательного прочтения во всех партийных ячейках. Оно стало своеобразным толчком к началу борьбы с «раболепием и низкопоклонством перед Западом». Основой тезис закрытого письма: «Наиболее важная задача партии состоит в перевоспитании советской интеллигенции в духе советского патриотизма и преданности интересам советского государства... готовности защищать интересы и честь советского государства при любых обстоятельствах и любой ценой». Целью партии было изолировать отечественную науку и культуру от международной и возвести так называемый «железный занавес» [18].
В этих условиях Лысенко и его сторонникам удалось привлечь на свою сторону центральную печать. Были опубликованы статьи А. Суркова, А. Твардов-ского и Г. Фиша в «Литературной газете» и статьи И. Лаптева в «Правде» и «Социалистическом земледелии», в которых они обвиняли А.Р. Жебрака и Н.П. Дубинина в антипатриотизме и низкопоклонстве перед Западом. Прямым следствием этих статей являлась организация «суда чести» над А.Р. Жебраком, состоявшегося 21-22 ноября 1947 г. [17].
Биологи И.А. Рапопорт, Д.А. Сабинин, П.И. Лисицын, С.И. Алиханян и другие направили в ЦК ВКП(б) свои протесты против этих публикаций. «Ламаркистская теория наследственности акад. Лысенко не просто устаревшая, а неправильная теория, не выдерживающая экспериментальной проверки. Если отождествлять это направление со всей совет-ской генетикой, то возникает впечатление о чрезвычайной отсталости у нас ведущей биологической дисциплины», — писал И.А. Рапопорт в ЦК ВКП(б) 8 сентября 1947 г. [17].
Е.Н. Радаева, работавшая в Государственной комиссии по сортоиспытанию тогда же писала А.А. Жданову: «За короткий срок акад. Лысенко развалил ВАСХНИЛ. ВАСХНИЛ превратился в пристанище шарлатанов от науки и всякого рода „жучков“. Официальным философом ВАСХНИЛ стал небезызвестный Исай Презент, путаник и болтун, не раз битый за левацкие фразы и дела...» [17].
Но даже обращения таких ученых, как Рапопорт и Сабинин, не улучшили ситуацию. Травля генетиков продолжалась, и в результате в «черный список» партии снова попал Эфроимсон.
Срочно, 13 декабря 1947 года, была созвана Экспертная комиссия, которая постановила отложить рассмотрение дела Владимира Павловича, а диссертацию направить на отзыв профессору Е.Ф. Лискуну. Профессор же порекомендовал переработать диссертацию в теоретической и методологической части [1].
В том же ’47 году Эфроимсон перевел статью русского эмигранта, биолога-морганиста Феодосия Добжанского, в которой ученый анализировал «мичуринское» направление в биологии. Статья быстро распространилась среди работников кафедры и студентов. Естественно, нашлись люди, решившие оповестить партию о таком «проступке» [4].
В результате диссертация Эфроимсона была рассмотрена 7 февраля 1948 года на Пленуме ВАК, где Президиум постановил исключить дело Владимира Павловича из протокола заседания, т.к. «поступили материалы, порочащие Эфроимсона как преподавателя высшего учебного заведения» [1].
Но этим дело не ограничилось. В том же месяце Владимир Эфроимсон был изгнан из Харьковского университета с похожей формулировкой: «за деятельность, порочащую звание советского педагога» [1].
Оказавшись безработным, Эфроимсон за несколько месяцев написал 300-страничный том «Об ущербе, нанесенном СССР новаторством Лысенко», который передал в отдел науки ЦК Ю. Жданову. Труд произвел огромное впечатление, и Лысенко был бы разоблачен, не обратись он лично к Сталину. Лысенко жаловался, что его, «народного академика», притесняют последователи буржуазной, антисоветской генетики. Он требовал отмены менделизма-морганизма и замены его на «мичуринскую» биологию [2, 3, 4].
Сталин поддержал Лысенко: на 31 июля была назначена сессия ВАСХНИЛ, являвшая собой не более чем отрежиссированный спектакль. Основной доклад должен был делать Лысенко. Подготовить текст взялся Презент, после чего бумаги были доставлены Сталину, а тот внес необходимые исправления [3].
С этого «шедевра» и началось первое заседание сессии. Президент ВАСХНИЛ утверждал с трибуны, что менделизм-морганизм антинароден и что его последователи наносят вред стране своей деятельностью в учебных и научных учреждениях [3]: «Нас призывают здесь дискутировать с морганистами (аплодисменты), мы будем продолжать их разоблачать как представителей вредного и идеологи-чески чуждого, привнесен-ного к нам из чуждого зарубежа, лженаучного по своей сущности направления» [19]. Лысенко отвергал теорию естественного отбора и выживания особей со случайно унаследованными полезными признаками. «Не будучи в состоянии вскрыть закономерности живой природы, морганисты вынуждены прибегать к теории вероятности, физика и химия освободились от случайностей. Поэтому они стали точными науками.., наука — враг случайностей» [20]. Он был уверен в правильности теории Ламарка и полностью признавал принцип наследования благоприобретенных признаков. «Наследственность есть эффект концентрирования воздействий условий внешней среды, ассимилированных организмами в ряде предшествующих поколений» [21]. И ни о каком классическом видообразовании, ни о какой направленной естественной эволюции речи быть не может. Виды образуются скачкообразно, из одного другие: из овса возникает сорняк овсюг, из пшеницы — рожь, из осины — береза, а «кукушки „скачком“ возникают то из яиц пеночек, то из яиц дроздов, то из яиц мухоловок» [3]. А слово «ген», по мнению Лысенко, вообще идеалистическое и антисоветское. Гены никто не видел, также как и хромосомы, где, как полагают морганисты, они находятся. А так как свойство наследственности присуще всем компонентам клетки, то утверждение о ядерной наследственности и вовсе метафизическое и чуждое «прогрессивной» советской науке. «Додуматься до представлений о гене как органе, железе с развитой морфологической и очень специфической структурой может только ученый, решивший покончить с собой научным самоубийством. Представлять, что ген, являясь частью хромосомы, обладает способностью испускать неизвестные и ненайденные вещества — ...значит заниматься метафизической внеопытной спекуляцией, что является смертью для экспериментальной науки» (из выступления С.С. Перова) [15].
За 8 дней сессии выступили 56 человек, из них 48 — против генетики. Основная масса обвинительных речей была обращена к А.Р. Жебраку и Н.П. Дубинину [21].
Жебрак опубликовал в 1945 году в журнале «Science» статью о советской генетике, где лишь упомянул о «мичуринском» направлении Лысенко, отрицающем современные научные данные. Дубинин же написал статью по влиянию на генетику дрозофил тяжелых условий войны. Эти работы и использовали «мичуринцы» для обвинения жебрака и Дубинина в непатриотичности и антисоветизме. «Когда мы, когда вся страна проливала кровь на фронтах Великой Отечественной войны, эти муховоды ...» (из речи И.И. Презента) [3].
В защиту генетики выступили 8 человек: И.А. Рапопорт, С.И. Алиханян, Б.М. Завадовский, П.М. Жуковский, А.Р. Жебрак, И.М. Поляков, И.И. Шмальгаузен и В.С. Немчинов. Многие ученые, в том числе и Дубинин, не смогли присутствовать на сессии, и тем самым были лишены возможности защищаться. Не было и Владимира Павловича, который не явился по совету друзей как скомпрометированный перед советской властью [2, 21].
День за днем, от заседания к заседанию напряжение нарастало. И вот, вечером, накануне последнего заседания, некоторым защитникам генетики, членам партии, позвонили из «инстанций». На следующий день трое — Алиханян, Поляков и Жуковский — выступили с заявлениями о своих «ошибках» и поддержке теорий Лысенко [21].
В заключение президент ВАСХНИЛ объявил, что его доклад одобрен товарищем Сталиным. Этим была поставлена точка в смертном приговоре генетике. Через неделю, 15 августа, в «Правде» появилось письмо Жебрака: «Мне стало ясно, что основные положения мичуринского направления в советской генетике одобрены ЦК ВКП(б), и я как член партии не считаю для себя возможным оставаться на тех позициях, которые признаны ошибочными Центральным Комитетом» [18]. А 23 августа был издан приказ министра высшего образования СССР с такими словами: «Начальнику Главного управления и ректорам университетов обеспечить коренную перестройку учебной и научно-исследовательской работы в направлении вооружения студентов и научных работников передовым прогрессивным мичуринским учением и решительного искоренения реакционного идеалистического вейсманистского (менделистско-морганистского) направления... Борьба мичуринской биологической науки против вейсманистского направления в биологии есть борьба двух прямо противоположных и непримиримых мировоззрений, борьба диалектического материализма против идеализма» [18]. Это был уже официальный запрет генетики в СССР. К 15 сентября было приказано исключить из всех планов научных работ темы, «имеющие формально-генетическое антимичуринское направление». В университетах и научных учреждениях в целях пропаганды вывесили емкие лозунги: «Наука — враг случайностей», «Мы не можем ждать милостей от природы; взять их у нее — наша задача» и «Ген — это неприличное слово из трех букв». Из всех библиотек были изъяты и сожжены все книги и учебники так или иначе связанные с генетикой [3, 18].
Многие ученые, как и Жебрак, устно либо посредством прессы публично признали свои «ошибки». Например, автор первого учебника по генетике В.Ф. Натали говорил на заседании 4 сентября: «...Я полностью признаю и еще раз подчеркиваю ошибочность моей позиции... Я все имеющиеся у меня силы (пока они еще у меня есть) хочу отдать и в работе Академии, и в своей работе как биолога и педагога для пропаганды мичуринского учения, для перестройки всей биологии на мичуринской основе» [22].
Те же, что не перешли на сторону Лысенко, были уволены из лабораторий и кафедр и заменены верными «мичуринцами». Одной из самых злобных была сентябрьская речь Глущенко в Академии наук, где он назвал Рапопорта и Дубинина врагами народа. В результате ученые были переведены на «практическую» работу: Дубинин на лесоводческую станцию, Рапопорт — рабочим-коллектором в геологические экспедиции. Уволенный академик Шмальгаузен многие годы работал дома, писал книги [3, 11].
За нарушение приказа Министерства высшего образования были арестованы только двое: Д.Д. Ромашов и некий студент [11]. К оставшимся на свободе относились, как к врагам. Когда осенью ’48 года А.Р. Жебрак оказался на приеме у заведующего Отделом пропаганды и агитации ЦК Д.Т. Шепилова, тот начал разговор со слов: «Вас, генетиков, спасли немцы. Если бы не война, мы вас уничтожили бы еще в 1941 году» [23].
К Владимиру Павловичу, однако, никаких санкций сразу после сессии ВАСХНИЛ применено не было. Только 9 октября на Пленуме ВАК решили снова рассмотреть его дело в свете последних событий. Заседание проходило следующим образом:
«Тимофеев: Работу Эфроимсона я получил недавно, ознакомился с работой и пришел к такому заключению. Работа большая, она написана на 570 страницах, имеет около 45 глав. Состоит из 6 частей. Первая часть — безобидная, она описывает тутовый шелкопряд, его образ жизни, выкормку. Во второй части (самой большой) автор приводит материал по генетике тутового шелкопряда, приводит большие данные из литературы. Здесь тов. Эфроимсон исследовал сам целый ряд признаков. Признаки эти он определяет наличием генов: он определил гены белого глаза, гены разбегания личинок, гены неразбегания личинок и целый ряд других легенд. Эта глава имеет много генетических сведений, но никакого вывода автор не делает и пишет, что нужно продолжать этот бактериальный анализ, чтобы сделать выводы.
Следующие главы в том же духе написаны. Все сводится к наличию генов, происходит тутовый шелкопряд от дикой формы, имеющей весь набор генов. Вся эта работа построена на теории наследственности. Никаких практических выводов он не делает в своем заключении.
Топчиев: Работа антимичуринского направления.
Тимофеев: Да, она антимичуринского направления. Когда я услышал, что сделано предложение его труд переработать, я был удивлен — переработать его нельзя.
Топчиев: В феврале месяце этого года я выезжал в Харьков по заданию министра и там, на месте, мне пришлось отчислить Эфроимсона из университета. Сам он сомнительный человек в прошлом, в свое время был репрессирован за участие в антисоветской группировке и семья его вся такая. Но не в этом дело. Статью Добжанского, антисоветскую, клеветническую он распространял среди сотрудников и студенчества. Это было предметом обсуждения в университете, мы там проводили актив, обсуждали в партийном порядке и, в результате, его пришлось отчислить из состава университета.
Больше того, Поляков, известный морганист, один из лидеров морганистов-вейсманистов, который тоже отчислен из Харьковского университета, его поддерживал.
Работа ничего ценного не представляет как научное произведение. Во-вторых, он стоит на антимичуринских позициях, и нет никакого сомнения, что нам необходимо голосовать за отклонение.
Какие будут предложения? Голосую — отклонить» [1].
Естественно, диссертация была отвергнута, и степень доктора биологических наук Эфроимсон не получил. Ее присудили Владимиру Павловичу лишь через 15 лет — в 1962 году[7].
Но Трофим Лысенко не мог спать спокойно, зная, что его главный враг все еще находится на свободе. И тут из «недр» военных архивов был извлечен на свет рапорт Владимира Эфроимсона. Тот самый, что ученый посылал командованию из Германии в защиту мирных немецких жителей. Этот документ и стал предлогом для ареста Эфроимсона в мае 1949 года за антисоветскую деятельность и клевету на Советскую Армию [4]!
В тюрьме Владимир Павлович требовал указать в обвинительном заключении, что он арестован за разоблачения Лысенко. Естественно, этого никто не сделал: от Эфроимсона добивались признания в антисоветской деятельности. Не добились — он мужественно перенес все издевательства и документ не подписал [3, 4].
Эфроимсона осудили на десятилетнее пребывание в лагере Джезказгана. В первые годы он жил в отдельном бараке и работал на руднике с другими неподписавшимися: героями войны, выдающимися инженерами, учеными, писателями [3, 7]. «Полагаясь на посылки из дому (но в этом нет укора), он взял тачку именно потому, что в Джезказгане было немало евреев-москвичей, и они хорошо устраивались, а Эфроимсон хотел развеять недоброжелательство к евреям, которое естественно возникало. И как же бригада оценила его поведение? „Да он просто выродок еврейского народа; разве настоящий еврей будет тачку катать?“ Смеялись над ним и евреи-придурки (да и досадовали, что „выставляется“ в укор им)» [24]. После работ на руднике Эфроимсона направили врачом в лагерную больницу. Унижения и издевательства прекратились: вместе с заключенными в больнице приходилось лечиться и охранникам [3].
* * *
Сразу после ареста Эфроимсона, в 1949 году, его друг Ефим Иудович Лукин написал в МГБ письмо, где высоко оценивал Владимира Павловича как исследователя и человека. Возможно, именно это письмо помогло заключенному Эфроимсону: в ’55 году, за три года до окончания срока, его освободили с формулировкой «за отсутствием состава преступления» и разрешили поселиться в Клину, где Эфроимсон устроился внештатным референтом в Институт научной информации (ВИНИТИ) [2, 4]. Через год, получив справку о реабилитации, Владимир Павлович написал письмо Лукину с такими словами: «Полагаю, что Ваша характеристика сыграла роль в быстрейшем решении дела. Два года эта характеристика грела меня совершенно несказанно, она была одним из стержней, за которые я морально хватался, когда близился к отчаянию, к потере веры во все... Дорогой мой, крепко жму Вашу руку» [3].
Переехав в Москву, Эфроимсон познакомился с Маргаритой Ивановной Рудомино, директором Всесоюзной государственной библиотеки иностранной литературы. Владимира Павловича никуда не брали на работу, а Маргарите Ивановне, несмотря на все трудности, удалось взять его к себе библиографом. Находясь каждый день рядом с множеством книг и зная основные европейские языки, нельзя было не воспользоваться сложившейся ситуацией. Эфроимсон начал новую работу: читал и записывал основные мысли из статей по общей и медицинской генетике. За несколько лет Владимир Павлович опубликовал серию обзоров в области генетики иммунитета и канцерогенеза. Параллельно с этим он вновь написал труд об аферах Лысенко и передал его в Прокуратуру СССР, но никакой реакции не последовало [3, 7, 13].
В 1961 году Эфроимсон стал сотрудником Института вакцин и сывороток им. Мечникова [13]. В том же году он выступил с докладом на дискуссии о молекулярной биологии в Доме журналистов. «После первого или второго оратора на сцену выскочил и забегал по ней невысокий, очень энергичный очкарик с ярко выраженной еврейской внешностью и, сильно горячась, заговорил о колоссальном вреде, который лысенковщина наносит науке, медицине и сельскому хозяйству», — вспоминал друг Владимира Павловича Семен Резник. — «Он говорил о мировом опыте, который игнорируется, об инициативе, которая подавляется, о подтасовках и фальсификациях, которые нельзя разоблачить.
Когда отведенные по регламенту десять минут истекли, председательствовавший М.В. Хвастунов (он возглавлял секцию научной журналистики в Союзе журналистов и организовывал такие вечера), поднялся во весь свой могучий рост, но Эфроимсон продолжал бегать по сцене, не замечая его. Постукивание по графину тоже не произвело никакого действия, и тогда МихВас остановил оратора.
Владимир Павлович от неожиданности опешил, прервался на полуслове и, с какой-то чисто детской просительной надеждой оглядывая зал, сказал, что он только начал говорить! МихВас развел руками: регламент есть регламент! Но тут раздался из зала голос сидевшего рядом со мной Ярослава Голованова:
— Дайте же человеку сказать, он двадцать лет молчал!
Зал грохнул. Хвастунов постоял еще пару секунд и сел, а Эфроимсон продолжал бегать по сцене и выкладывать свои разоблачения еще минут двадцать.
Вскоре в «Комсомолке» была подготовлена полоса о художествах Лысенко, она была одобрена и вот-вот должна была появиться. Голованов уже предвкушал, что когда это произойдет, он прямо ночью поедет в академический дом, где жил Лысенко, и самолично опустит свежий номер газеты в его почтовый ящик. Но... Были приняты контрмеры, полоса не появилась, а в каком-то суперпартийном журнале, то ли «Коммунист», то ли «Партийная жизнь», появилась скулодробительная статья о поднявших голову «формальных генетиках», пытающихся подорвать единственно правильное мичуринское учение. Назывались имена Ж. Медведева, В.П. Эфроимсона и, кажется, еще Кирпичникова.
Владимир Павлович, с которым мы иногда пересекались в «Ленинке» (я уже собирал материалы для книги о Вавилове, а он, если не ошибаюсь, для своего — потом ставшего классическим труда «Медицинская генетика»), говорил:
— Понимаете, мы работаем по четырнадцать часов в сутки, а они все это время заняты интригами. Как же мы можем их победить!" [6].
К концу ’62 года уже доктор Эфроимсон подготовил рукопись «Введения в медицинскую генетику». Но опубликовать подобную книгу в те годы было чрезвычайно трудно. Началась долгая борьба за ее публикацию, в которую включились не только биологи и медики, но и ученые других специальностей. Вскоре подготовили «макет» книги в ста экземплярах и разослали оппонентам. После получения серии положительных отзывов было организовано открытое обсуждение в АМН СССР, итогом которого стало решение все-таки допустить книгу к публикации [7].
И вот, в ’64 году, после публичного разоблачения Лысенко Государственной комиссией (в чем немаловажную роль сыграл труд Эфроимсона «О преступной деятельности Т.Д. Лысенко»), «Введение в медицинскую генетику» уже читали врачи и студенты. Читали и не могли поверить, что все, чему их учили раньше, не соответствует действительности. Однако, многие так и оставались при своем мнении, откладывая книгу в сторону за ненадобностью. Генетики все еще находились в «резервации», их все еще окружало непонимание [7].
В 1965 году за свою «Медицинскую генетику» Эфроимсон получил медаль им. Г. Менделя — награду, высоко ценимую генетиками всего мира. Чуть позже Владимир Павлович возглавил в институте лабораторию генетики иммунитета [2, 4]. Однако, когда ему в ’67 году предложили место заведующего лабораторией генетики психических заболеваний в Институте психиатрии Минздрава, где можно было воплотить в жизнь множество накопившихся за долгие годы идей, он без колебаний согласился [12].
В том же году Эфроимсона пригласили прочесть цикл лекций по генетике для пятого курса I Московского мединститута. На студентов обрушилась лавина фактического материала, которому просто невозможно было не поверить. Лекции Эфроимсон читал резко, отрывисто, прохаживаясь из стороны в сторону и покрикивая. «Только что написанное на доске стиралось им быстро, даже раздраженно, следом возникали новые знаки или цифры, отрывисто, лающе комментировались, доски уже не хватало, начинались поиски сгинувшей тряпки, которую видели все, но лектору подсказать побаивались, ибо она покоилась в кармане его бывшего до начала лекции черным пиджака... Кричал он, действительно, часто, но шло это не от злости, ему вовсе не свойствен-ной, а скорее от максимализма. Кажется, более всего ему подходил принцип „все или ничего“. „Ничего“ же отрицалось по опреде-лению — некоему генетическому коду души» [25]. Когда Эфроимсон пригласил одного из студентов к себе в лабораторию, а тот несколько месяцев не появлялся, ученый сам позвонил ему домой: «Что там у вас в голове? — Каркало в трубке. — Фемины небось? (Обидело не угадывание, а именно множественное число.) Короче, идите к черту! Хватит валять дурака! (Сейчас бросит трубку,— подумалось со страхом.) Да, все: идите к черту! — Громыхнуло напоследок.— К черту!.. То есть ко мне...» [25].
Чтение лекций студентам не сильно отвлекало Эфроимсона от работы. За годы, проведенные в институте психиатрии, он со своей группой выполнил работы по генетике психозов, эпилепсий, шизофрений, олигофрений. Написал серию статей и вместе с М.Г. Блюминой опубликовал итоговый труд «Генетика олигофрений, психозов и эпилепсий» [3, 12]. Возможно, именно в этот период у Эфроимсона возникло желание описать генетическую детерминацию интеллекта и поведения в свете исторического развития культуры и общества. Ведь еще до того, как Владимир Павлович «безоглядно втюрился в генетику», он «до абсолютного безумия» увлекался историей и с утра до вечера просиживал в библиотеке. Обладая превосходной зрительной памятью, он знал наизусть сотни страниц из исторических сводок Моммзена, из «Истории» Шиллера и, как признавался сам Владимир Павлович, «бог знает, сколько страниц из других первоисточников». Именно обширные познания в области истории дали возможность Эфроимсону обратиться к такой сложной и многогранной теме [7].
Но все это ожидало Эфроимсона впереди. А тогда, в конце 60-х, он с головой ушел в работу и очень много времени проводил в лаборатории. Естественно, организм пожилого человека не мог выдержать такие нагрузки, и в ’68 году у Эфроимсона случился первый инфаркт. Правда, «заставить Вэпэ лечь в постель и ничего не делать оказалось делом зряшным», — вспоминал друг и сотрудник Эфроимсона Борис Горзев. — «Вызвали „скорую“, но от госпитализа-ции он со скандалом отказался. Истекали сут-ки, и продолжались уговоры. Параллельно с этим сотрудники лаборатории искали прилич-ную больницу. Повезло мне: благодаря маминым хлопотам удалось получить место в недавно открытом инфарктном отделении од-ной из клиник на Пироговке. Удача ред-кая — ну прямо звезда с неба!.. Явившись к Вэпэ, пришлось воспользоваться послед-ним и единственным, как мне подсказали, шансом: если он откажется, то подведет тех, кто за него хлопотал. И вправду: принять на себя такой грех он не смог... О писании сидя (громогласным требованием чего он поначалу поверг в шок сестер и лечащего врача) речь уже не шла, и он работал лежа, уперев папку с бумагами в согнутые в коленях ноги. В такой позе, как правило, я его там, в клинике, и заставал. В преамбуле слы-шалось стандартное: „Я работаю. Вы явились мне мешать“. Но затем он откладывал испи-санные листы и принимался говорить» [25].
После больницы Эфроимсон снова приступил к исследованиям и в 1971 году опубликовал первую в нашей стране статью, посвященную биосоциологии. «Родословная альтруизма» (в рукописи — «Генетика этики») вышла в «Новом мире» с предисловием академика Б.Л. Астаурова [4]. «Есть основания считать», — писал Владимир Павлович, — «что в наследственной природе человека заложено нечто такое, что вечно влечет его к справедливости, к подвигам и самоотвержению...». В глубокой древности, когда нашим предкам часто не хватало еды, чтобы прокормить себя и свой род, во многих племенах, дабы избавиться от лишних ртов, молодые убивали своих состарившихся родственников. Они не понимали, что старики — хранители опыта и знаний, и что без них племени не выжить. Так и происходило. А те племена, чьи эмоции и инстинкты были направлены не на личную защиту, а на сохранение сообщества в целом, продолжали существовать вопреки всем опасностям окружающего их мира. В ходе дальнейшего исторического развития эта система инстинктов закрепилась в генетическом аппарате и легла в основу совести и альтруизма [26, 27, 28]. «Можно с большой долей уверенности утверждать», — писал Эфроимсон, — «что эмоции человечности, доброты, рыцарского отношения к женщинам, старикам, охране детей, стремление к знанию — это те свойства, которые направленно и неизбежно развивались под действием естественного отбора и входили в фонд наследственных признаков человечества... Возникнув на биологической основе, эта природная сущность человека проявляет себя в качественно иной области — социальной. И одна социальная структура может способствовать ее проявлению, а другая, наоборот, подавлять и извращать» [28].
Надо сказать, что в начале 70-х еще существовали остатки «партии» Лысенко, которые не оставляли попыток опровергнуть постулаты молекулярной биологии, хотя к тому времени уже все стало ясно и с их «мичуринским» учением, и с зарубежной генетикой. Лысенко был убежден в правильности своих представлений и совершенно не воспринимал противоположные мнения. В своих статьях и отчетах он неотступно утверждал, что «никакого шифра или кода, записей информации и т.п. в ДНК также нет... О какой матрице для копирования наследственного вещества (для копирования ДНК) можно говорить, зная детально наши экспериментальные данные по получению озимых из яровых?» [29]. Так как Трофим Денисович был абсолютно уверен в своей теории, он не понимал, почему же ее отвергают и отдают предпочтение какой-то молекулярной биологии. Лысенко считал это политическим преследованием единственно правых «мичуринцев». Об этом он писал письма и президенту АН СССР М.В. Келдышу, и в бюро Отделения общей биологии АН СССР, и в другие не менее авторитетные учреждения. Вот несколько строк из подобных писем 70-х годов: «Я считал и считаю идеологически реакционными, антинаучными теоретические взгляды вейсманизма во всех его вариациях, в том числе в теперешней вариации, именуемой молекулярной генетикой... Нужно иметь в виду, что всему миру известные ложь и клевета, возведенные на разработанную нами глубокую теоретическую концепцию мичуринского направления, будут раньше или позже вскрыты и сняты. Этого требуют интересы социалистического сельского хозяйства... Научным путем, как бы это ни хотелось кому-либо, нельзя опровергнуть нашу теоретическую биологическую концепцию. Это можно сделать и сделано только беспардонной ложью и клеветой с одновременным небывалым в науке административным зажимом» [29].
Как и следовало ожидать, «мичуринцы» вкупе с партийными идеологами первыми набросились на Эфроимсона после выхода его «Родословной альтруизма». Автора обвиняли в идеализме и биологизаторстве. Как ни странно, к обличителям примкнул и «главный генетик СССР» академик Н.Г. Дубинин — «крупный ученый, но ловкий политикан», который после краха Лысенко захватил монопольное положение в генетике. Дубинин четко определил «суть» работы Эфроимсона: «...Чуждая идеология... старалась отравить чистые источники нашей науки» [4, 6].
С этого началась «травля» Владимира Эфроимсона группой академика Дубинина. Это происходило на фоне все усиливающихся в научных кругах антисемитских настроений. Евреев понижали в должности, увольняли, фабриковали против них «липовые» дела, распускали слухи и писали доносы. Однажды всем стала известна «достоверная» информация о том, что Эфроимсон собирается покинуть СССР. «Распускают слухи, что я собираюсь уехать в Израиль!», — сказал по этому поводу Владимир Павлович. — «А что мне делать в Израиле? Там есть прекрасные генетики!». К счастью, никаких серьезных последствий за этими слухами не последовало [6].
Владимир Павлович продолжал работать и в ’74 году в развитие первой работы начал писать «Педагогическую генетику». Эта книга была неким «преддверием» главного и величайшего его труда — «Генетика гениальности». В «Педагогической генетике» Эфроимсон писал: «Отнюдь не собираясь оспаривать или умалять примат социального в развитии личности человека, примат, которому посвящена совершенно необозримая литература, научная, научно-популярная, популярная, мы намерены обратить все внимание на биологические и особенно генетические факторы, играющие все же существенную роль в возникновении неисчерпаемого разнообразия психик, развивающихся в рамках любых, пусть даже в общем схожих условиях социальной Среды, воспитания и образования» [3]. Эфроимсон считал, что человечество постоянно теряет «потенциальных гениев» из-за неумения развить в них неординарные способности. Лишь один из миллиона возможных гениев становится таковым! И, прежде всего, это происходит из-за недочетов в воспитании. Гениальность и талант генетически детерминированы, а развить эти способности у детей — задача общества. Причем главная ответственность за это должна лежать на детсадах, в них-то и начинается развитие ребенка — постепенное раскрытие или подавление его гения [4].
* * *
В 70-х годах психиатрические лечебницы начали использовать в качестве тюрем для диссидентов, потому что на виду у мировой общественности невозможно было сажать ни в чем не повинных людей. Владимир Эфроимсон, узнав об этом, и будучи не в силах вытерпеть позор, тенью упавший на любимую им область науки, в 1975 году в знак протеста покинул Институт психиатрии [12].
Только лишь в 1977 году Эфроимсона приняли на работу в качестве профессора-консультанта в созданный некогда Кольцовым Институт биологии развития. Теперь Владимир Павлович был свободен. Получая пенсию и небольшую зарплату, он мог ни о чем не беспокоясь воплотить в жизнь свою давнюю идею — написать книгу о генетической детерминации гениальности. Будучи профессором, он имел в Ленинской библиотеке личный стол и там фактически жил: по 12-14 часов в сутки просиживал за книгами. Изучал биографии сотен знаменитых людей, гениев в своей области. Дома у Владимира Павловича не было ни радио, ни телевизора. Он не хотел, чтобы его что-нибудь отвлекало от работы — боялся не успеть [3, 30].
Эфроимсон предположил, что гении должны иметь в хромосомах гены, продуцирующие некий внутренний «допинг» для организма, повышающий интеллектуальные способности. Вскоре он пришел к выводу, что таких стимуляторов может быть четыре: 1) гиперурикемия или повышенный уровень мочевой кислоты, дающий подагру; 2) высокое содержание андрогенов у женщин с синдромом Морриса; 3) повышенный уровень катехоламинов при синдроме Марфана; 4) циклическая стимуляция повышенной умственной активности при слабой форме маниакально-депрессивного психоза [7].
Оставалось только подтвердить это историческими примерами, для чего надо было проанализировать множество биографий. Вся сложность заключалась в том, что биографы лишь изредка или по случайности упоминали о болезни героя. Поэтому приходилось просматривать огромное количество литературы по одной и той же теме в поисках единичного факта. Когда друг Эфроимсона Михаил Голубовский упомянул как-то о «сотнях биографий», которые тот просмотрел в ходе написания книги, Владимир Павлович ответил: «Я готов Вам перегрызть горло!!! Растерзать (постепенно!!). На мелкие кусочки!! Я сотни биографий просматривал за пару месяцев!!! Рррр!!! Я просмотрел не менее десятка тысяч статей и книг, а может быть и 20 тысяч. Иногда я смотрел по диагонали на 3-4-х иностранных языках, иногда я читал строку за строкой, когда чувствовал, что где-то должна быть зарыта собака. О подагре Э. Карнеги я вычитал где-то на 1100-ой странице его биографии, упоминание случайное — он из-за нее отсутствовал на важном обеде в честь друга-гостя из Англии» [7].
В своей книге Эфроимсон ввел новый термин — импрессинг — ранние и сверхранние впечатления детства, которые определяют характер и направление деятельности личности на всю жизнь. Владимир Павлович утверждал, что для становления гения необходимы раннее признание, поощрение и свобода творческого самовыражения [7].
Эфроимсон призывал исследовать взаимодействия генов гениальности со стимулирующей средой, анализировать действие ранних импрессингов, разрабатывать систему образования, направленную на развитие этических и эстетических сторон личности, которые также генетически обусловлены [7].
Интересно сходство течения мыслей Эфроимсона и Льва Николаевича Гумилева, примерно в то же время написавшего книгу «Этногенез и биосфера Земли». По Гумилеву, в человеческой популяции время от времени рождаются такие личности, у которых стремление к сознательной или бессознательной цели так велико, что превышает инстинкт жизни. Это стремление названо Гумилевым пассионарностью, которая есть свойство генотипа и может сочетаться со всеми видами дарований. Эфроимсон соглашался с этой теорией, говоря, что «Гумилевым схвачено основное, и наши работы, проводимые независимо от него, представляют попытку понять биологические причины пассионарности». Но Владимир Павлович указывал также и на довольно большую роль условий развития и импрессингов на становление талантов как связанных, так и не связанных с пассионарностью [7].
В результате проделанной работы Эфроимсон создал не только бесценную книгу, но и не менее бесценный архив биографий известных исторических личностей. В 80-х годах он предложил взять его на сохранение своему другу Симону Шнолю, но тот отказался за неимением места для размещения такой огромной картотеки [3].
Книга же Владимира Павловича до недавних лет так и оставалась неопубликованной. Ни одна из двух академий не взялась тогда опубликовать эту работу. Суть ее противоречила марксистско-ленинской концепции личности: «среда всемогуща, и она-то всецело определяет личностные свойства». Гениев общество может делать само без всяких там генов. На этом строились тогда все теории, писались диссертации. Как же могли «мудрые» ученые мужи академических «верхов» принять к публикации книгу, выбивающую у них почву из-под ног [31]?
Единственное, что удалось сделать, это депонировать книгу во Всесоюзном институте научной и технической информации (ВИНИТИ) в 1982 году, где она была доступна лишь немногим специалистам [12].
Отношение научных кругов к биосоциологии в 80-х годах Эфроимсон охарактеризовал так: «Среди философов, психологов, педагогов, социологов все еще господствует тенденция отрицать роль наследственности, если речь заходит о вариациях любых способностей и интеллекта в целом и об их развитии в рамках норма-талант-высокая одаренность. Хотя в этих рамках генетика располагает обильными данными близнецового метода... Основой подозрительного отношения к несомненным фактам является чрезвычайно упрощенное представление о том, что признание их приведет к антидемократическим позициям, оправдывающим расовое, национальное и классовое неравенство» [7].
* * *
В последние годы жизни Эфроимсона очень много для него сделала Елена Артемовна Изюмова (Кешман) — биолог по образованию, в последствие ставшая журналистом. Она взяла на себя нелегкую заботу о быте Владимира Павловича. Ей он и завещал свой бесценный архив [3].
В последний свой год Эфроимсон тяжело болел, лежал в кардиоцентре, в реанимации Института гематологии. Елена Артемовна взяла его к себе в дом. Там Владимир павлович и провел последние месяцы своей жизни, в атмосфере доброты и заботы со стороны близких людей [3, 32].
После смерти Эфроимсона в 1989 году Елена Изюмова уехала в Израиль, а архив передала Российской Академии Наук [3].
В конце 90-х три последние работы Эфроимсона были, наконец, опубликованы. Теперь эти единственные в своем роде труды доступны всем. Через них поистине великий ученый несет читателям свою убежденную веру в прогресс, в этические принципы, которые в сочетании с разумом способны возвысить человека над его нынешним уровнем. Эту веру он пронес через всю свою жизнь. Она не покидала его и в неравной борьбе с Лысенко, и в выступлении против произвола советских солдат в Германии, и в борьбе за право существования для своих идей и исследований.
Эфроимсон прожил трудную, но интересную и богатую жизнь, безусловно, талантливого человека, который всегда и во всем стремился к справедливости и не боялся говорить правду.
В своем едва ли не последнем интервью Эфроимсон сказал: «Что делает человека интеллигентным? Наша жизнь, наше существование в огромной мере определяется тем целеполаганием, которое складывается в детстве, обычно под влиянием матери. Именно интеллигентная мать очень рано подводит ребенка к вопросу, который ему нужно решить: или я за себя — или я за других. Или я для людей — или люди для меня... Если я за других, то мне предстоит нелегкая жизнь. С бесчисленными разочарованиями, несправедливостями. Но выбор надо делать... Может быть, это вообще самая главная цель для нашего общества — сделать так, чтобы никто не боялся говорить правду» [33].
Литература
- Сонин А.С. Послевоенные идеологические кампании и ВАК СССР// Курьер российской академической науки и высшей школы. 2002. №2.
- Эфроимсон Владимир Павлович // Вестник ВОГиС.
- Шноль С.Э. Герои, злодеи, конформисты российской науки. Москва. 2001.
- Раменский Е. Генетик, ставший биосоциологом // Независимая газета. 2001. №6 (42).
- Акифьев А.П. Генетика: осмысление прошлого // Вестник академии наук СССР. 1991. №1.
- Резник С. Вместе или врозь? // Вестник. 2002. №8 (293).
- Голубовский М. Гений и генетика // Вестник. 1999. №6 (213).
- Бабков В.В. Медицинская генетика в СССР// Вестник РАН. 2001. Т. 71. №10.
- Бабков В.В. Август 48-го и судьбы медицинской генетики // Медицинская газета. 1998. №62.
- Синягин И.И. Хлеб из камня.
- Журавский Д. Террор (глава из книги «Лысенко») // Вопросы философии. 1993. №7.
- Малыгин А. Сотни знаменитостей.
- Эфроимсон Владимир Павлович // Центральный Еврейский Ресурс.
- Эфроимсон Владимир Павлович // В.П. Эфроимсон «Генетика гениальности». Москва. 2002. Вступительная статья.
- Полвека спустя августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 года // Знание-Сила. 1998. №8.
- Харитонов М. Способ существования // Дружба народов. 1996. №2.
- Есаков В.Д. Новое о сессии ВАСХНИЛ 1948 года // из кн. «Репрессированная наука». СПб. 1994.
- Голубовский М. 50 лет после погрома генетики: прошлое и настоящее // Знание-Сила. 1998. №8.
- Леглер В.А. Идеология и квазинаука // Философские исследования. 1993. №3.
- Шейнин О.Б. Статистика и идеология в СССР // Курьер российской академической науки и высшей школы. 2001. №12.
- Шумный В. За истину в науке // Наука и жизнь. 1987. №12.
- Кременцов Н.Л. Равнение на ВАСХНИЛ // из кн. «Репрессированная наука». СПб. 1994.
- Бабков В.В. Как ковалась победа над генетикой // Человек. 1998. №6.
- Солженицын А.И. Двести лет вместе.
- Горзев Б. Идите к черту!.. То есть ко мне // Химия и жизнь. 1992. №7.
- Дижур Б. Новогодние раздумья // Урал. 2000. №7.
- Ленко Е. Наша простая цивилизация. 2002.
- Бакланов Г. Из двух книг // Знамя. 2002. №9.
- Берчанская Л. Ген гениальности // Владивосток. 2002. №1280.
- Сафронова Н. Свершить, к чему предназначен // Медицинский вестник. 2002. №35.
- Сафронова Н. Kazus Улицкой // Медицинский вестник. 2001. №29.
- Лишины А. и О. У истоков жизненной позиции // Первое сентября. 2001. №56.
Андрей Панов, 2003.