I
«Хорошее утро», — подумал Николай, выходя на крыльцо. — «Свежее».
Он стоял и смотрел в рассветное небо, полной грудью вдыхая чистый деревенский воздух. Робкий ветерок шевелил его волосы и ласкал обоняние приятным ароматом из цветника под окнами. Пригладив русую шевелюру широкой ладонью, Николай улыбнулся и, спустившись с крыльца, ступил на мокрую от росы траву.
— Хорошее утро, — повторил он вслух и ещё раз широко улыбнулся.
Николай снял белую рубаху, которую ему в своё время подарила жена, и с удовольствием облился ледяной водой из колодца. Затем снова набрал воды, отпил немного прямо из ведра и обеими руками выжал свою густую окладистую бороду.
Натянув рубаху, Николай сел на старое, растрескавшееся бревно у крыльца, вынул из кармана небольшую черную трубку и закурил. Он совершал этот придуманный им самим ритуал только два раза в день: утром, до завтрака, сидя на этом старом дубовом стволе, и вечером, после ужина, у камина, глядя на хаотично пляшущие языки пламени и слушая жалобное потрескивание обречённых стать пеплом дров.
Не прошло и пяти минут, как Николай услышал стук закрывающейся двери соседнего дома и, обернувшись, увидел невысокого бородатого мужичка в полном рыбацком облачении и с удочкой на плече.
— Здорóво, Мирон, — крикнул мужичку Николай.
— Здравствуй, Коля, — откликнулся тот, приближаясь.
— Никак на рыбалку собрался?
— А что ж? Такое утро грех пропускать. Аль не так?
— Так, Мирон. Утро доброе.
— Вот и я думаю — утро какое доброе! Дай на рыбалку схожу. Взял удочку и пошёл. Слава богу, речка рядом — далеко топать не надобно. А то грехом бы и дома остался, — Мирон уже примостился на бревне рядом с Николаем и с жаром принялся рассказывать. — А ты слыхал, Ванька что учудил-то, а?
— Ладно, Мирон, — разговорился! Рыба уплывёт.
— Твоя правда, Коля. Рыба — она что твой паровоз: ждать не будеть! — Мирон тяжело вздохнул, поднялся и, взяв удочку, направился к реке.
Тут из-за недалекого бугорка показалось стадо коров, и Николай с огорчением понял, что трубку ему уже докурить не удастся. Кряхтя, он поднялся с бревна и не спеша направил свои стопы к коровнику — выпускать Рыжуху на пастбище. Как-то незаметно к Николаю присоединился беспородный пес преклонных лет.
— Здравствуй, Серый, — обратился к псу бородач, потрепав его за ухом. — Где же ты пропадал всё утро, старый плут? Никак к Рябке бегал опять?.. Всё бы тебе к бабам, Серый! В твои-то годы!
Серый ничего не ответил, а только посмотрел на Николая своими большими умными глазами, опустил голову и поплёлся к конуре, где улёгся на травке и стал наблюдать за дальнейшими действиями хозяина.
Когда Николай вывел корову со двора, стадо уже величественно шествовало мимо. Бородач поискал глазами пастуха и крикнул:
— Эй, Семён! Забирай Рыжуху!
Из самой гущи стада вышел тощий человечек в красной рубахе и чёрных трико, обутый в резиновые сапоги едкого зелёного цвета. На плече пастуха висел длинный кнут, а на голову была нахлобучена старая серая кепка, изъеденная молью. Человечек постоянно то чесал, то утирал свой длинный острый нос.
— Здорово, Евграфыч, — обратился Семён к Николаю. — Погодка сёдня добрая, а? — человечек говорил быстро, покашливая и утирая нос через каждые два-три слова.
— Да, ничего...
— Эта... Я чё говорю-то... У тя, Евграфыч... э-э... табачку нету чуток — курить шибко разбирает... эта, а?
Николай извлек из кармана табакерку и отсыпал щепотку в грязную ладонь пастуха.
— Эта... Благодарствую, Евграфыч, — сказал Семён. — Ты эта... ну... знаешь про Ивана-то? Он вчерась... у Лукерьи был... Ну, вот, эта... апосля такие штуки видал чудные...
— Какие «штуки»? — спросил Николай. — Опять домовых по-пьяни ловил, что ли? Ну, так это, брат, мы уже слышали! И не раз.
— Да не-е... Эта... Другие штуки-то вчерась были... Ты, Евграфыч, сам сходи к Ваньке-то и спроси сам-то. А то ж я чё не так скажу... Ко всему, он сам эта... тя кличет. Грит: Николая эта... спросить надобно... поди, растолковать смогёт, а? Вот, ты уж поди к нему, помоги эта... растолковать, а я пойду — меня бурёнки уж заждалися...
Семён повернулся и, хлопнув ладонью по боку Рыжухи, мирно щиплющей рядом травку, пошёл к стаду. Николаева корова не спеша двинулась за ним. Шагов через двадцать пастух обернулся и крикнул:
— Евграфыч! Эта... К Ваньке-то сходи...
— Схожу, — откликнулся Николай и подумал: «Этак я и не позавтракаю сегодня!.. Эх... Ладно, пойду к Ваньке — может, чего интересного расскажет».
II
У Ванькиного крыльца Николай увидел Лукерью — сорокалетнюю розовощёкую полную женщину, которая стояла, уперев руки в бока, и улыбалась, рядом с ней бабу Марусю — маленькую сухенькую старушку, стоявшую, сжав руки под подбородком, с таким видом, будто видела живого чёрта, и, сидевшего на лавочке по левую руку от Ивана, седобородого деда Захара. Иван что-то увлеченно, наверное, уже не в первый раз, рассказывал, а слушатели почтительно молчали, только баба Маруся время от времени тихо приговаривала: «Ой, чё-ж делается-то, чё-ж делается!» — и покачивала головой.
Когда Иван закончил, Лукерья, широко улыбаясь, сказала: «Глупости всё это. Пить надо меньше», — махнула на рассказчика рукой и пошла к своему крыльцу.
— Не скажи, Лукерья, — крикнула ей вслед баба Маруся. — Щерти ещё и не то могуть! У их хвосты длинныя — как махнуть... Света белого не свидешь. Во как! А то: сказки! Щерти это, щерти, Ваня. И не слухай ты енту дурную бабу. Слухай, что я тебе толкую... Ишь до чего анчутки додумалися — звездами кидаться! Где ж енто видано-то? Сколько живу — никогда слыхом не слыхивала, а тут!.. — Маруся всплеснула руками. — О-ой! Что ж енто?! Светконец, Заха-ар! Звёзды уж па-адають... Видать, смертушка наша пришла, о-ой!..
— Всё! Кончай, бабка, — твердо сказал дед Захар, вставая с лавки. — Пошли до дому — Николай идёт. Нехай вдвоем погуторять — поди, разберуть чего. Пошли.
Захар взял ойкающую и мотающую головой бабу Марусю под руку, и они заковыляли к своему дому.
Подошёл Николай, оглядываясь на удаляющихся стариков.
— Здравствуй, Иван, — сказал бородач небритому взлохмаченному мужчине в расстёгнутой клетчатой рубахе, чёрных спортивных штанах с лампасами и тапочках на босу ногу, сидящему на лавочке с папиросой во рту.
— Коля! — обрадовался тот. — Здорóво! Заходи в дом: мне Лукерья картохи варёной принесла — позавтракаем. Ты ел?
— Нет. Не довелось мне, Иван, сегодня...
— Ну вот, за едой и потолкуем. Пошли.
Они вошли в грязную неубранную прихожую, а затем в такую же кухню. По столу была разбросана грязная посуда, в раковине — немытые кружки, стаканы и кастрюли, а на плите — сковорода, на которой с аппетитом трапезничал жирный рыжий таракан. У стола стоял табурет. Второй валялся на полу у плиты рядом с опрокинутым мусорным ведром. Пока Николай стряхивал со стоящего табурета крошки, Иван поднял второй и, поставив на стол чуждую всему окружающему чистую лукерьину кастрюлю с картофелем, сел.
— Бери, — сказал Иван Николаю, кивнув на кастрюлю. — Хорошая картоха — Лукерья плохого не состряпаеть. Только вот соли нету: куда-то я её задевал, ты уж не обессудь, Коль. Зато есть хлебец, целая буханка, ещё не початая, — и он извлек из-под груды грязной посуды кирпич чёрного хлеба. — Ещё мягкий — позавчёрашний. Будешь? Ну, как знаешь. А я съем кусочек.
Николай, не обнаружив чистой вилки, взял одну картофелину из кастрюли рукой и откусил.
— А картоха-то солёная! — радостно воскликнул Иван. — Вот Лукерья-то, вот баба! И как она догадалась, что у меня соли нету! Жена из неё добрая выйдеть. Мне б такую. Дык она ж за меня не пойдёть — вот в чем штука, Коля! А, слухай: не дёрнуть ли нам по стопарику за Лукерью, а? Не хочешь? Жаль. А я выпью. И опохмелюсь заодно.
Иван вытащил из-под раковины на две трети заполненную мутной жидкостью бутылку, плеснул немного в один из грязных стаканов и, выдохнув в сторону, быстро выпил. Затем, морщась, занюхал хлебом и принялся за картофель.
— Вань, — начал Николай, — говорят, будто ты видел что-то необычное ночью. А? Может, расскажешь?
— Да то! — ответил Иван, наливая ещё самогона. — За этим-то я тебя и позвал.
Он выпил и занюхал хлебом. Закусывать не стал.
— Ну так вот... Вчера, значить, зашёл я к Лукерье. Часов этак в девять зашёл. Ну, поужинали, выпили немного...то, сё... Ну, ты, Николай, меня понял, да?.. В общем, одеваюсь я ... на посошок позавсегдашнему... Ну и выхожу на двор, закуриваю, — Иван сделал загадочное лицо, замер на секунду, потом быстро налил себе полстакана мутной жидкости из бутылки и выпил, закусив хлебом. — Вот ...О чём бишь я?.. А!.. Выхожу на двор, закуриваю значить... Да-а! Последний «примачёк» был ... Жаль. Какой табак! Не то, что энтот «Беломор» хрéнов — насували туды всякой дряни, а ты кури, травись!..
— Ты, Иван, не отвлекайся, — попытался направить разговор в нужное русло Николай,- рассказывай дальше.
— Я тебе и толкую: табак-то стали хреновый делать, хоть не покупай! Не могуть нормального взрастить что ли?! Что ж энто за, етить-твою-переетить, страна такая, что даже табака в ней порядошного днём с энтим... с огнём не сыскать?! А? Я тебя спрашиваю, Николай!.. — Иван выглушил последние полстакана и с грохотом поставил пустую бутылку на стол.
— Вот что, Иван, — ответил бородач. — Или ты сейчас рассказываешь все как было: про Лукерью, про чертей, про звёзды свои, или я иду до дому — по грибы я собираюсь, Иван. Понял? Спешу я.
— Всё, Евграфыч! Слухай. Боле не отвлекаюсь, — глаза Ивана были мутные, как выпитая им жидкость, язык заплетался. — Ну вот...На посошок я, значить, у Лукерьи-то...
— Вышел на двор, закурил, — продолжил Николай. — Дальше-то что было, Ваня, не томи.
— Да. Вышел на двор, последнюю «примку» закурил...Сел, значить, на порожек. И чёй-то на небо меня проняло взглянуть. Как подтолкнул ктой-то! ... Ведь никогда ж туды не смотрел — чё я тама не видывал? А тут пряма вот толкает ктой-то: посмотри, посмотри!... Да. Значить, поднимаю глаза и вижу... — Пауза. — Евграфыч, можно ещё соточку? Не могу я так сказ вести — мочи нет! А, Евграфыч?
— Ладно, Иван. Давай, только скорее.
— Я быстро, Евграфыч, я быстро!
Иван, шатаясь, подошёл к небольшой деревянной тумбе, открыл дверцу, висевшую на одной петле, и, покопавшись, выудил литровую банку с полиэтиленовой крышкой, полную бурой жидкости. Вернувшись на место, отхлебнул прямо из неё и, морщась, засунул в рот сразу целую картофелину.
— У-у! Крепкá, туды её в корягу, — прохрипел Иван и шмыгнул носом. — На чём бишь я запнулся-то?... А-а, вот! Поднимаю, значить, глаза и наблюдаю... пф-ф... — последовали неопределённые жесты руками. — Ну, вроде, мячик кто-то пинаеть — туды, сюды, туды, сюды...туды...в-вот... Тока заместо мячика звезда была, Евграфыч. Вот как на духу говорю те — звезда! Я поначалу сам не поверил. А протёр глаза, смотрю — не пропала звезда, так и сигает из стороны в сторону. Ну, думаю: всё!...А можа правду баб Манька-то говорила — черти всё энто, а? Можа энто они балують, Евграфыч, а?
— А куда потом звезда-то делась? А, Иван?
— Дык упала она, Евграфыч. В лес упала. В наш. Я энто чётко видал... Как на духу, Евграфыч. Как на духу, — Иван три раза перекрестился.
— Упала, говоришь? — пробурчал задумчиво Николай. — В лес? Ну-ну...
— Да что б мне поперхнуться! — с жаром воскликнул Иван и, как бы в доказательство, отхлебнул из банки.
— Хорошо, Ваня, — Николай встал. — Я сейчас иду в лес — грибы собирать. Может, найду твою звезду.
— Найдёшь. Найдёшь, Евграфыч: звезда — большая штука — не иголка... Только смотри, — Иван понизил голос, глаза его прояснились и смотрели на Николая со страхом, — она ведь — чёртова звезда. А черти своё добро просто так не оставят. Как бы чего не случилось — остерегайся, Евграфыч: недобрая энто звёздочка. Не к добру она к нам, — глаза Ивана снова помутнели, он по-прежнему был мертвецки пьян. — Можа споём? Как, Евграфыч? Песню, а?.. Шу-умел ка-амыш... А, Евграфыч? Ну давай, вместе... Шу-умел...
— Спешу я, Иван, — оборвал собеседника Николай. — По грибы я собрался. В лес. Где звезда твоя.
— Ну шо-ж, иди. Мож на посошок? Не станешь? Ну, дело твоё. Прощевай, Евграфыч. Найдёшь звёздочку — дойди до меня, а?
— Ладно, Ваня, как приду — сразу к тебе, — и Николай вышел из кухни.
III
Вернулся он поздно. Звезду не нашёл, зато набрал полную корзину грибов. Первым делом Николай направился к Ивану, но того дома не оказалось. «У Лукерьи, наверное», — подумал бородач. — «Ладно, завтра зайду».
Николай не огорчался, что не нашёл упавшую звезду — он не принимал ивановы слова всерьёз. Вчера Ваня был пьян, а пьяному всякое может померещиться. Тот же Иван не сосчитать сколько раз чертей по огороду гонял. А потом божился, мол, правда это. А теперь черти у него в футбол играли. На небе, да ещё и звездой. Где ж это видано-то! Ну а если принять, что прыгающая звезда была на самом деле, то и не звезда это, наверное, вовсе. Какой-нибудь светлячок или ещё что... В общем, не могла звезда себя так вести — из стороны в сторону метаться. Не могла. Падать — это могла. Тогда это метеорит. Но метеориты не мечутся по сторонам, потому что если он в самом деле падал, то и прыгал. Не могло же Ваньке показаться, что падающая звезда прыгает! Или всё было вместе, или не было ничего. «Да-а. Задал мне Иван задачку: поди разбери — что к чему!» — думал Николай, подходя к крыльцу.
Навстречу ему выбежал Серый. Хвост его был поджат, уши стояли торчком, он постоянно оглядывался, а, приблизившись, тихонько заскулил.
— Что такое, старик? — насторожился Николай. — Что тебя так напугало? А ну-ка, пойдём поглядим.
Николай твёрдой походкой направился к крыльцу. Серый немного постоял, жалобно смотря вслед хозяину, затем нехотя поплёлся за ним, уставившись в землю.
Подойдя к дому, Николай вынул из корзины нож и огляделся. Никого не было. Тогда бородач крикнул:
— Эй! Есть здесь кто? — ответа не последовало.
Николай подошёл к крыльцу и, поднявшись к двери, увидел на пороге какого-то зверька. Присмотревшись при свете спички, он понял, что это суслик. Раненый суслик — на левом боку его была кровь. Зверёк испуганно смотрел на Николая, но не убегал.
— Эх, ты! — обратился бородач к Серому. — Суслика испугался! А помнишь, как мы с тобой на кабана ходили?! А? Стареешь, ты, Серый, стареешь... Все когда-нибудь стареют. И тогда исчезают смелость и безрассудство молодости и появляются опасения, подозрения и страхи... Но ты не один такой, Серый. Весь мир живёт в страхе, даже молодые... Пошли в дом, старик, — ужинать будем.
Николай взял суслика на руки — тот не проявил ни малейшего сопротивления — и вошёл в дом. Перевязав зверьку рану и положив его на мягкую подушку у окна, бородач принялся за приготовление ужина. Всё это время Серый сидел в дальнем углу, поджав хвост и, жалобно посматривая время от времени то на Николая, то на суслика, тихонько поскуливал.
— Удивляюсь я на тебя, Серый, — говорил Николай. — Как можно бояться такого симпатичного, ласкового и, практически, ручного зверька?! Он же не съест тебя, в конце концов! Подойди — познакомься с ним: возможно, ему придётся пожить у нас несколько дней — пока рана не заживёт. Ну?! Я что сказал? — пёс даже не тронулся с места, только ещё плотнее вжался в угол и ещё жалобнее заскулил. — Ну, как хочешь. Можешь после ужина идти ночевать в свою конуру. Только учти, что общаться с гостем тебе всё равно придётся — желаешь ты этого или нет.
IV
Николай стоял у окна и набивал трубку. Тут же на подоконнике лежал суслик, уставившись в темноту тихого, но прохладного, летнего вечера. В угольно чёрном небе на фоне звёздной россыпи сияла луна, озаряя мягким светом застывшие, словно на фотографии, кроны деревьев. Было поздно, и деревня уже погрузилась в сон. Только изредка доносился непродолжительный лай, обращённый, вероятно, к какой-нибудь ненавистной всем собакам и, конечно, ни в чём не повинной кошке.
Увлёкшись в юности рассказами Конана Дойля, Николай мечтал, как и любимый им Шерлок Холмс, вечерами греться в мягком кресле у камина с дымящейся во рту трубкой. И вот, несколько лет назад, после смерти жены, стремясь отвлечься от дурных мыслей, бородач решил сложить камин. А когда тот был готов, приобрёл и кресло.
Раскурив трубку, Николай поудобнее уселся у огня, затянулся и потрепал за ухом пса, расположившегося рядом.
— Ну что, Серый, — обратился бородач к псу, украдкой взволнованно поглядывающему на суслика, — как ты думаешь: есть звезда Ванькина в лесу или нет?... Тó-то: и я не знаю, вишь в чём дело! Как-то не стыкуется у меня всё, не связывается. Проще, Серый, конечно сказать, что Ванька спьяну всё это усмотрел, но не могу я так. Много в этих звёздах неизведанного, загадочного. Мало мы о них чего знаем — не понять нам всего. Звёзды по своим законам живут, не по нашенским, не по земным. Никто не сможет сказать, что будет с той или другой через секунду, через год, через тысячу лет...
Звёзды... Звёзды не меняются, Серый. Они вечны по сравнению с нашей с тобой жизнью. Что мы? Чуть больше полусотни лет и нет нас. А звёзды даже ни на толику не изменятся.
Как могут эти далёкие солнца далёких неведомых миров не привлекать человека, а, Серый? Как может человек, пускай тот же Ванька, сказать, дескать, чего я там на небе не видывал? Ведь человек, поди, не корова какая, не курица безмозглая! Человек рождён думать, Серый. На то ему мозг и дан Природой — чтоб соображать, накапливать знания и обрабатывать их. Человек должен учиться, становиться разумным. Таким, каким должен быть. И ладно, что не государство это наше хреново ему помогает — не дождёшься, а сам человек учится, но учится, познаёт мир и себя, ищет смысл своей жизни, добивается чего-то, а не плывёт по течению — куда выбросит. Только почему это понимают лишь единицы, Серый? Почему? Тот же Ванька, — чтоб его! — каждый день самогон хлещет, травит себя. Какая уж тут тяга к знаниям! И ещё говорит, дескать, я и так знаю, что мне надобно: как налить, да как выпить, да как с Лукерьей того... Тьфу! Ничтожная душонка. Да и все остальные не лучше, Серый. Никому не нужны знания, а ведь все с умом рождаются, у всех, поди, разум-то есть. Только ведь не пользуют они его, не нужен он им. Да и правда — зачем? Коров пасти да землю пахать ум не надобен! Вот и сидят все на своих огородах и думают только, как нажраться во всех смыслах да другие потребности свои удовлетворить животные.
Да что скрывать — и я такой же был до того как Машенька моя умерла. Не ценил я её, Серый, не понимал глубины души её. Накопаюсь в этом треклятом огороде, прихожу: «Машка, обед!» — и всё. До самой смерти буду клеймить себя, Серый, всю жизнь оставшуюся, за то, что не был с ней близок душою. Баба, думал, она и есть баба — что с ней взять-то! И только потом всё понял, старик, только потом, когда уже поздно было. И бог, в которого все поголовно тут верят, даже пальцем не пошевелил, чтобы помочь. Да и есть ли он вообще, бог-то этот? Вот бабка Маруся говорит, дескать, есть он: на небе за облаками прячется и в щёлочку поглядывает, что у нас тут делается. Иван, говорит, тоже есть: дед хилый с бородищею, и тоже на небе. Говорит, видел его однажды: пальцем грозил и пить запрещал, а сам — чуть не разваливается от старости. Но это Ивану, Серый, наверняка спьяну привиделось...
Потом приезжал к нам поп с району, говорил, мол, покайтеся и бог примет вас. Вон Ванька покаялся — и что? Только они вместе с попом и «приняли». Потом батюшку еле в машину усадили — всё частушки пел неприличные. И думай после этого: есть бог или нет его вовсе!
Хотя, с другой стороны, как это всё могло само собой получиться: весь мир, космос, звёзды? Учёные, поди, и посейчас ломают себе головы, пытаясь изничтожить веру людей в Вышнего и дать вразумительный ответ. Но что-то у них не складывается, не получается точной системы. Ответа нет и, думаю, Серый, не будет. По крайней мере, на нашем веку того не случится, — Николай вытряхнул пепел из докуренной трубки и вздохнул. — Ну что, друг мой Серый, спать пойдём? — пёс нехотя встал, подёргивая ушами, и пару раз вяло вильнул хвостом. — Пошли — будешь в конуре ночевать, коли в хате боишься. Ума не приложу, чем тебе не нравится эта зверушка?!
V
Николай открыл глаза и увидел лежащего рядом, на подушке, суслика.
— Удивляюсь на тебя, брат, — произнёс бородач. — Ведь должен же человека бояться, а не боишься!
Суслик продолжал спокойно смотреть на него своими большими, почти человеческими глазами.
— Нравятся мне твои глаза, брат, — сказал Николай. — Умные они у тебя, добрые. Признайся, почто Серого напугал? Плохого он тебе не делал — я уверен. А если ты такой ручной, то и с собаками должен быть знаком не понаслышке. Так зачем же?... Да ещё настолько, что Серый теперь от тебя, как от огня шугается. Не хорошо, брат. Не хорошо...
Николай погладил суслика, встал и направился к окну. Привычным движением потянулся к защелке, распахнул створки и сразу почувствовал ворвавшийся в комнату поток свежего прохладного воздуха. Постояв немного у окна, бородач взял со стола трубку и вышел на улицу, где, после недолгих водных процедур, уселся на бревно и закурил. Немного погодя, подошёл суслик и лег рядом, а Николай, добродушно улыбаясь, потрепал его за ухом.
Внезапно со двора Мирона раздались крики, и на улицу выбежал сам хозяин — взлохмаченный, в черных широких трусах, белой клетчатой рубашке нараспашку и тапочках на босу ногу. Он огляделся вокруг и, заметив соседа, устремился к нему. Когда Мирон приблизился, Николай услышал его тяжелое дыхание, будто тот только что пробежал кросс в добрый десяток километров.
— Здорóво, Мирон, — приветствовал соседа бородач. — Аль стряслось что у тебя?
Отдышавшись, Мирон растерянно произнёс:
— Кур моих... поели... Вот...
— Как поели?! — удивился Николай.
— Так... Передушили всех. Одни тушки осталися... И голов нет... — лицо Мирона выражало глубокое горе и растерянность, и казалось, что бывший хозяин куриц сейчас расплачется.
— Всех что ли поели?
— До одноёй... Бедные мои курочки, — по щеке Мирона скатилась скупая мужская слеза.
— Никак хорьки опять разгулялись, чтоб их! — хлопнул ладонью по колену Николай. — Ничего, Мирон! Я тебе дам пару своих несушек, а вечерком возьму ружьишко, и пойдём мы с тобой в курятник к тебе — хорька стеречь. Авось, придёт снова.
— Спасибо, Евграфыч, — с жаром ответил Мирон, пожимая соседу руку. — В долгу перед тобой буду. Овощей каких, угольку там — только попроси — с радостью дам, коль поможешь.
— Ладно, сосед, как-нибудь сговоримся. Иди домой: жену успокой — поди, убивается из-за кур-то.
— Йёх! — всплеснул руками Мирон и побежал обратно, убеждать жену, что все будет хорошо, раз Николай в помощи не отказал.
Только захлопнулась за Мироном дверь, как из-за угла, пошатываясь, вышел Иван и направился прямиком к Николаю.
— Ну как? — спросил он бородача ещё издали. — Сыскал звёздочку-то?
— Нет, Вань, не сыскал, — отвечал Николай. — Видать, не туда она упала, не к нам...
— Жаль, — Иван сел напротив собеседника прямо на ещё сырую от росы траву и тут заметил суслика. — Что енто у тебя за зверушка, Евграфыч? Никак хорёк?
— Суслик. Сам пришёл... Раненый он...
— А ты, значить, залечил его, помог, значить, в беде брату меньшому... Хороший ты человек, Евграфыч, добрый. Жить тебе долго...
— Это уж как Природа решит. Жить нам иль помирать — Природы дело, не нашенское с тобой.
— Да уж... А звездами кидаться чьё дело, а? Скажи, Николай.
— Звездами, говоришь, кидаться?.. А знаешь ты, что там, за небом?
— Ну пусто там, темно — ночь вечная... И звезды полыхають, что твой костер.
— Вот: пусто там, Иван. Даже воздуха нет в Космосе. Все там другое, не по-земному. И Природа там другая, не понять нам её... Да и не звезда то была, видать. Камешек, поди, какой.
— А чё ж он сверкал-то тадыть?
— Не знаешь ты, Ваня, Природы земной... Раскалился он, когда на землю падал.
— А земля, что ль, огненная? — Усмехнулся Иван.
— Поверь мне, Ваня. Ну, не объяснить тебе это — не поймешь ты.
— А чё ж он прыгал-то из стороны в сторону, как резиновый?
— А это уж, прости, Иван, померещилось тебе спьяну.
— Не веришь, значить... — Иван огорченно вздохнул и встал. — Ну, ладно, Евграфыч, пойду я... Если что — заходи.
— Ты на меня обиду не держи, Иван, — сказал бородач. — Загляни вечерком, я вина свойского открою — попробуем.
Глаза Ивана заблестели, он широко улыбнулся:
— Загляну, Евграфыч. Очень рад буду.
Они пожали друг другу руки, и Иван побрел домой, оставляя позади себя резкий запах водочного перегара.
VI
Вечером Иван, как и было обещано, пошел к Николаю, так как не мог упустить случая бесплатно выпить, да не просто так выпить, а отведать николаева вина, лучше которого ни у кого в деревне не было. Ну и, конечно, он надеялся на хорошую закуску, потому что с прошлого вечера, проведенного у Лукерьи, ничего путного Ивану в желудок не попадало.
Тем временем, Николай, приготовив ужин и достав из погреба пару бутылок вина, сидел в кресле с сусликом на коленях и читал интересную книгу, приобретённую в его недавней поездке в город.
В дверь постучали, и Николай, отложив книгу, впустил гостя в дом. Иван, поздоровавшись, сел на предложенный ему стул и вдруг спросил:
— Может, я рановато? А, Евграфыч?.. А то я могу и попозжей.
— Нет, Ваня, — ответил Николай. — Восемь часов уже. Как раз время ужинать. Осталось только стол накрыть.
Тут Иван заметил бутылки с вином и понял, что пришёл вовремя.
— А ты знаешь, — повеселев, обратился он к Николаю, — я только что тваво суслика кормил. Да-а!.. Нашёл в шкафу горсточку риса. Другого-то ничего у меня нету... А ещё полкартохи с обеду осталося — тоже ему отдал. Варёную... Ничего не пожалел — последнее скормил! А ведь сам мог...
— Погоди, — удивился Николай. — Как это ты мог только что моего суслика кормить, если он уже два часа как здесь сидит? Может, то другой был?
— Да не, Евграфыч, — твой. С бинтом омотанный.
— А ты не пил, Иван? — заподозрил неладное Николай.
— Не-е! Как можно?!.. Ну... только с утра — опохмелился. А как от тебя домой пришёл — ни капли, ей-богу.
— Ладно, Иван, верю. Но как же так могло получиться-то?.. Вот штука!..
— Да, Евграфыч — чуднó всё енто... А мож какой оборотень был, а?.. Из ихних — из чертей? А, Евграфыч?.. Обернулся твоим сусликом и пришёл ко мне, значить, туды его в корягу! Мож какую беду хотел накликать или, чего доброго,.. сглазить меня?! Ихний брат давно мне грозится, чтоб им всем пусто было на тамошнем свете!
— Ты, Ваня, глупостей-то не говори, не бывает их — чертей твоих да оборотней.
— А суслики бывають?
— А суслики бывают. Вот в этом-то вся и загадка.
Тут раздался стук в дверь и вошёл Мирон. Поздоровавшись, он обратился к Николаю:
— Ты не запамятовал, Николай, что обещался ко мне сегодня с ружьишком пойти — хоря покараулить?
— Нет, Мирон, не забыл я. Сейчас поужинаем и пойдём... Присядешь с нами?
— А что ж не присесть?! Присяду... Чувствуется, грибки у тебя на ужин, а?
— Да, грибы. Жареные. С картошкой.
— А к ним винцо, — не удержавшись, вставил Иван. — Своё! Николаево!
— Ну, тогда я наверняка остаюсь. Не каждый день этакой ... напиток пьёшь!
— В таком случае, — сказал Николай, — прошу к столу.
Спустя некоторое время, поужинав, все поднялись из-за стола, и Иван, попрощавшись, сразу ушёл домой, а Николай, сняв со стены двустволку, направился вместе с Мироном устраивать засаду на хорька.
Сидеть, притаившись, в тёмном и пахучем курятнике было неудобно и скучно, поэтому Николай шёпотом обратился к соседу:
— Слушай, Мирон, бывает так, чтобы один человек или зверушка какая одновременно в двух местах разных очутилась?
— Это как это — в разных?!
— Ну вот, к примеру, видел ты моего зверька?
— Это Серого что ль?
— Да нет, Мирон, суслик у меня есть. Раненый. Пришёл вчера к дому моему, Серого напугал да и сам ни живой, ни мёртвый от страха. Перевязал я его, накормил. Вот живёт у меня теперь...
— Ну и как? Выздоровливаеть?
— Потихоньку. Но не в том дело... Пришёл ко мне сегодня Иван и сказал, что, вроде как, суслика моего покормил перед уходом. И, сказал, повязка у того бинтовая была, какую я делал...
— Ну и что ж? Покормил лишний раз — и хорошо: скорей зверушка оправится.
— Не дослушал ты меня, Мирон. Штука-то в том, что всё это время суслик со мной был — я книгу читал, а он по дому шастал: то на кухню зайдёт, то в спальню, то у ног моих сядет. Вишь как...
— Погоди, Николай. Чой-то я тя понять не могу: суслик твой у Ивана был, аль у тебя?
— Выходит, что и у меня, и у него...
— Не-е, такого не бываеть! Зачитался ты, поди, вот и не заметил, как суслик твой на двор выбежал.
— А, может, и впрямь, Мирон, не заметил я... Но ведь ясно помню, был он тут. Был.
— Ты не серчай, Николай, но был ли, не был — я в этих делах не мастак. Ты-то, поди, поумней меня будешь: сам разберешься.
— Хотел бы я разобраться, — вздохнул Николай, — да не могу.
— А ты, сосед, к бабке Марусе сходи, — посоветовал Мирон. — Она — церковная баба: поди, разъяснить. Я соображаю, что тут, — Мирон огляделся и произнес ещё тише, — черти напроказничали!
— Тьфу ты! Что вы все про чертей своих заладили? Другого придумать не можете?
— А что придумывать, Николай, когда и так всё ясно: любой тебе скажеть — черти это. Ты лучше послухай меня и сходи к Марусе: она и заговор какой сделаеть, и дом твой с сусликом святой водицей обкропить — всё лучше будеть. Помяни моё слово — чёрт в твоём зверьке приютился. Изгонять надобно. А лучше бабки Маруси никто здесь того не сделаеть...
— Тише, Мирон... Поди, хорёк лезет.
И правда — из-под стены напротив показалась сначала мордочка зверька, а затем и весь он очутился в курятнике и, прижавшись к земле, стал осматривать помещение.
— Стреляй, Николаюшка, — громко зашептал Мирон, — уйдёть ведь, тварь!
Громыхнул выстрел и сразу из двух стволов вырвалось пламя. Следом раздались визг раненого животного и крик Мирона:
— Попал! Попал!.. Будешь знать, как кур моих воровать!
Николай вскочил на ноги и бросился к хорьку. Тот не двигался. Николай поднял его и, осмотрев, сказал:
— Он мёртвый, Мирон... Больше не будет причинять вреда твоим курам...
— Да! Теперь всё хорошо будеть!.. Спасибо, Евграфыч!
— Промахнулся я... — тихо говорил Николай. — В землю я целил... А он, видать, дёрнулся. Плохо как вышло...
Николай повесил ружье на плечо и с хорьком на руках вышел из курятника.
VII
Разбудил Николая громкий стук в дверь.
«Кого ж это нелёгкая в такую рань принесла?!» — подумал он, вставая с кровати.
На крыльце стоял дед Захар и нервно теребил в руках свою серую кепку.
— Здравствуй, Захар Лаврентьич, — поприветствовал старика Николай. — Проходи в дом... Отчего в такую рань пожаловал? Случилось что?
— Случилося, Николай Евграфыч... Беда у нас...
— Рассказывай — поди, помогу чем.
— Понимаешь, чудо у нас какое-то вышло: сейчас открываю сарай, а коровки-то нашенской там и нету. Пропала коровка...
— Пропала, говоришь, — задумался Николай. — А сарай-то хорошо закрыт был?
— Да хорошо. Замок навесной — крепкий! И сломан-то не был: как вечером закрыл, так до утра всё и осталося.
— Ну, пойдём посмотрим, что там с твоим сараем, — сказал Николай и подумал: «Надо бы Серого с собой взять — пригодится».
Ступив на двор деда Захара, Николай стал свидетелем интереснейшего действа: у сарая стояла баба Маруся, держа в одной руке литровую стеклянную банку, до половины наполненную водой, а другой разбрызгивая эту воду по дверям сарая, и что-то шепотом приговаривала. На приветствие Николая баба Маруся лишь кивнула, не прерывая своего ритуала.
— Тьфу ты, старая! — сказал Захар. — Опять колдуеть! Ты хоть её образумь, Николай Евграфыч. Совсем баба ум к старости растеряла!
— Марья Гавриловна, — обратился Николай к старушке. — Захар Лаврентьич сказал, корова у вас пропала. Мне посмотреть надобно сарай ваш — может, отыщется что.
Баба Маруся вдруг резко обернулась и крикнула:
— Нет! Не пушчу в сарай — щерти тама! Не пушчу!
— Замолкни, старая! — рассердился Захар. — В конец из ума выжила! Человек помочь пришел, а ты кричать на него надумала. Ишь распустилася! А ну, иди в дом.
— Не пойду, Захар! Щерти здеся. Я на ворота святой водицею побрызжела: они их таперича не отопруть. А ежели вы войдёте, они выбегуть и на нас кинутся...
— Я что сказал?! — настаивал старик. — Иди в дом!
Баба Маруся, замолчав, отодвинулась в сторону, но домой не пошла. Захар тем временем открыл ворота, и Николай вошел внутрь. За ним следом забежал Серый и остановился у порога, принюхиваясь.
Коровы в сарае и правда не было.
«Не могла же она исчезнуть», — думал Николай. — «Украли? Но как? Замок не сломан, дыры в стене нет. Куда же она тогда делась?! Ума не приложу!»
Тут Серый зарычал на кого-то, находящегося в тёмном дальнем углу сарая. Николай двинулся в том направлении и обнаружил своего суслика, дрожащего от страха.
— Как же ты здесь, брат, оказался? — спросил его бородач и усмехнулся. — Не ты ли захарову корову умыкнул, а? Ну ладно, не бойся... Домой пойдём.
Николай взял суслика на руки и вынес из сарая.
— Кто это? — спросил дед Захар.
— Суслик мой, — ответил Николай.
— А здесь-то он откудова?
— Сам не пойму...
— Щерти в нём! — кинулась баба Маруся к Николаю. — Отдай мне его — я их выгоню! Я молитву знаю — в раз убегуть. Отдай!..
— Да ты что, бабка?! — прикрикнул на жену Захар. — Тебе во всяком углу черти мерещатся. Я тебе сказал: иди в дом!
Баба Маруся послушалась мужа, но, не дойдя до крыльца, обернулась и крикнула:
— Щерти в нём, Николай. Помяни моё слово: беда от него приключится...
— Иди, иди, — ответил ей Захар и обратился к Николаю. — Ну, что думаешь?
— Не пойму я ничего, Захар Лаврентьич. Вот если б он умел говорить, — Николай указал на суслика, — мы бы сейчас всё знали... Хотя... Погоди чуток...
Николай опустил суслика на землю и снова вошёл в сарай. Осмотревшись по сторонам, он начал с силой стучать по доскам той стены, что была обращена к полю. Вдруг от удара одна доска с треском рухнула наружу. Следом Николай выбил ещё четыре.
«Вот тебе и разгадка», — подумал он.
— Здесь твою коровку вывели, Захар Лаврентьич, — крикнул старику Николай. — Вот, прямо через дырку эту. А после доски на место приделали, чтоб никто не понял что к чему.
— Ох, тудыть твою! — воскликнул Захар, подходя к Николаю. — Ну, анчутки, ну воры поганые, — причитал старик, туда-сюда проходя через проём в стене, — попадись мне только — все бошки посшибаю, — и со всего размаху грохнул костылём по стене.
VIII
Оставив зверька дома под присмотром Серого, который суслика уже не боялся, но относился к нему по-прежнему холодно, Николай направился к Ивану. Сердцем чувствовал, что каким-то боком и он замешан во всей этой истории с коровой.
В дверь стучал долго — никто не открыл. Николай обошёл дом кругом, постучал во все окна. Никакого движения.
«Ладно», — подумал он. — «Пойду к Лукерье загляну — у неё, мож, Ванька?».
Подойдя к лукерьиному крыльцу, Николай присел на лавочку, посидел с минуту, огляделся, прислушался (в доме гремела посуда), затем подошёл к двери и постучал.
Дверь отворила Лукерья. На голове её был повязан платок, поверх сарафана фартук, а с рук капала вода.
— Добро утречко, Луша, — поздоровался Николай.
— Доброе, доброе, — отозвалась Лукерья, тыльной стороной ладони смахнув со лба прядь волос, выбившуюся из-под платка. — С чем пожаловал утром ранним?
— Да вот, понимаешь, Ваню ищу... Не у тебя ль он?
— Не-е, Николай, — усмехнулась Лукерья. — Что я — гостиница что ль ему? Днём вчера видала, а вот дальше — извиняй, ничего не знаю. Не моё энто дело. Не слежу я за ним. Так вот.
— Да ладно тебе, Луша. Это я так просто спросил — на всякий случай. Нет — так нет... Ну, извини, что отвлёк. Пойду я.
— А что случилось-то? — крикнула ему вдогонку Лукерья.
— Да так... — ответил Николай. — Поговорить с ним надо, соображениями поделиться.
— Ну-ну, — улыбнулась Лукерья и захлопнула дверь.
«Так», — думал Николай. — «Дома Ваньки нет, у Лукерьи тоже. Где ж он прячется?» Сомнения почти рассеялись: Николай уже понял, что Иван корову умыкнул. Больше некому. Но зачем? Куда? И где искать его теперь?
Николай думал и не находил решения. Вернувшись домой, он умылся, позавтракал, сел на своё бревно во дворе и, против обыкновения совершать это действо до завтрака, закурил.
«Стоп», — вдруг осенило Николая. — «У путей вагон старый лежит. Вот куда Ванька мог податься. Надо идти: тут часа полтора, к обеду обернусь».
Он затушил трубку и отправился к железной дороге. День сегодня не заладился с самого утра: Николай не выспался, устал и потому шёл медленно, потратив на дорогу около двух часов.
Железнодорожное полотно лежало между холмами, поросшими ельником. На скате одного из них под сенью раскидистого старого дуба и присел Николай — отдохнуть и собраться с мыслями. У подножия противоположного холма стоял старый ржавый вагон. Краска с него уже почти вся облупилась, но местами были видны ещё зелёные пятна. В остальном этот плацкартный вагон не сильно пострадал, кое-где стёкла были разбиты, но не более того.
Николай не знал, видит ли его Иван или нет, но продолжал сидеть: если уж заприметил, что зря подниматься? Он думал, как бы так предстать перед «подпольщиком», чтобы тот ненароком не огрел чем-нибудь по голове с испугу. Ничего особенного не измыслив, Николай встал и пошёл вниз по склону.
Подойдя к вагону, он остановился и прислушался. Вокруг стояла обычная деревенская тишина, нарушаемая только шелестом листьев от редких порывов лёгкого ветерка да время от времени доносившейся из леса птичьей трелью. «Притаился он что ль где-нибудь у двери?» — промелькнуло в голове. Николай несколько раз громко постучал по стене вагона и крикнул:
— Ваня! Это я — Николай! Не боись — я поговорить только...
С этими словами он распахнул дверь и шагнул внутрь. Как ни странно, ничего не обрушилось на его голову — ни палка, ни кирпич, ни что-либо ещё. Николай постоял пару секунд, подождал пока глаза привыкнут к сумраку, царившему в помещении из-за заляпанных пылью и грязью окон, после чего ещё раз позвал:
— Ва-ань!
Никто не ответил. Тогда Николай прошёл в другой конец вагона, продираясь, как сквозь туман, через плотную завесу пыли, заглянул во все отсеки, за все двери, но Ивана не обнаружил.
— Та-ак... — протянул Николай, пригладив бороду, и с облегчением вышел наружу — в чистый, наполненный приятными запахами лесной воздух.
— Та-ак... — повторил ещё раз, медленно обходя вокруг вагона. За ним он, к своей радости, обнаружил чёрный круг выжженной травы с кучкой углей посередине.
«Был здесь всё-таки Ванька! Был окаянный!» — улыбнулся Николай, но тут же понял, что беглец может сюда больше и не вернуться, что ждать его здесь бессмысленно, хотя и не безнадёжно.
Что же делать? Николай присел около потухшего костра и запалил трубку. Надо было что-то решать. Но что?
«Схожу домой, пообедаю», — решил Николай. — «А к вечеру опять сюда наведаюсь — вдруг объявится Ванька?» Хлопнув себя по коленям, он встал и отправился в обратный путь.
IX
Перекусив на скорую руку и покормив животных, Николай стал дожидаться, пока Семён пригонит коров с пастбища. Завидев стадо, бородач пошёл ему навстречу. Отыскав среди коров низкорослого пастуха с длиннющим кнутом через плечо, Николай подошёл и поздоровался.
— Как сегодня дела, Семён? Все на месте?
— Да вроде все. Обычно... эта... вечером ктой-то убёгнуть вздумаеть, так не усечёшь и... эта... до ночи той искать будешь. Во как... Куды-нить в камыш забьёться... эта... и ходи... ёйную душу мать! Эта... табачка-то... отсыпешь эта, а?
Хмыкнув, Николай сунул руку в карман за табакеркой. Пересыпая табак в ладонь пастуха, спросил:
— А Ваньку сегодня не видел?
— Ваньку-то? Дык эта... нет вроде... не видал.
— Ладно, пойду коровку свою отыщу, — бородач огляделся по сторонам и, обнаружив Рыжуху, направился к ней. Та уже сама шла ко двору, и Николаю даже не пришлось её направлять.
Подоив корову, он выпустил её на луг и, не дожидаясь, пока Семён начнёт собирать стадо, пошёл к лесу. Сначала Николай думал взять немного левее, чтобы заглянуть к Парамону — местному леснику. Давно он у него не был, да и о Ваньке, может, что узнать доведётся. Парамон был нелюдимым человеком, почти безвылазно жившим в лесу в небольшом срубе с несколькими хозяйственными пристройками: свинарником, курятником, сараем и баней. В деревню лесник наведывался редко. В основном, чтобы зайти к Николаю — узнать последние новости, да и просто поговорить. Николай, в свою очередь, пару раз в неделю заходил к Парамону — посидеть за чашкой удивительно вкусного чая, который тот заваривал с добавлением лесных трав и болотных ягод.
Николаю повезло — лесник был дома и даже пока не собирался в обход. Он сидел за столом и чистил свою двустволку. Увидев Николая, безмолвно встал и протянул руку. Парамон был высоким могучим мужиком с рыжей беспорядочно торчащей в разные стороны шевелюрой и такой же рыжей густой бородой. Поздоровавшись, лесник вернулся на своё место за столом и жестом предложил сесть Николаю напротив себя.
— Поговорить я пришёл с тобой, Парамон, — сообщил гость.
Лесник оторвался от изучения ружья, и на Николая из-под его густых рыжих бровей устремился изучающий взгляд.
— Вот какое дело, Парамон... Сегодня ночью у Захара корова пропала.
Лесник откинулся на спинку стула, сложил руки на груди и стал с интересом слушать товарища.
— Выломали доски в стене сарая и вывели через дыру, — продолжал Николай. — Доски же приделали обратно. Потому никто сначала-то и не понял что к чему. Только когда я случайно одну досточку выбил...
— Ну? — подбодрил замешкавшегося гостя лесник.
— Да вот... Не знаю, как и сказать тебе это...
Николай смахнул широкой ладонью со стола несколько крошек, взглянул на Парамона и продолжил:
— Думаю, Ванька преступление учинил...
Лесник от удивления поднял левую бровь.
— Да. Так получается... Пропал он: ни дома нет, ни у Лукерьи... И никто его не видел со вчерашнего дня. Я вот думал у вагона он... Ну, у того старого вагона, что у путей... Пришёл, а Ваньки там и нету. Только кострище рядом: видно, был ночью, да ушёл потом куда-то. Думаю, сейчас вот идти туда и подождать до вечера — может, возвернётся Ванька... Ты-то что думаешь?
— Так, — произнёс Парамон, хлопнув ладонями по столу. — Может, и Ванька. Может... Знаешь что, Николай? Приходил он ко мне сегодня...
Николай удивлённо взглянул на товарища.
— Да. Был он здесь, — подтвердил лесник. — Утром. Есть просил. Странный был какой-то. Глаза испуганные, как у собаки перед медведем. Говорил, что домой ему нельзя. Ещё что-то плёл... Я уж не помню. Да и не слушал его — бред, думал, с похмелья-то: перегаром от Ваньки пёрло так, что Буян аж зачихал и на двор выбежал, — улыбнулся Парамон. — Вот так... Поел он и обратно ушёл. Куда — не знаю.
— Найти б его надо.
— Где ж теперь? В село не пойдёт — это точно. Разве что обратно к вагону... Иль ещё куда...
— Осталось только у вагона ждать.
— Выходит...
— Ну, пойду я, Парамон, — сказал, поднимаясь со стула, Николай.
— Я б с тобой, но мне в обход надо. Если увижу Ваньку, не упущу. Приведу к тебе.
— Спасибо. Ну, бывай...
Лесник поднял руку в знак прощания и снова уткнулся в двустволку.
X
Николай шёл через лес к железнодорожным путям и размышлял об ивановом поступке. Он никак не мог уяснить себе мотива для похищения захаровой коровы. Не понимал, зачем она Ваньке в его нынешнем положении беглеца, и, кроме одной совершенно абсурдной идеи, ничего более придумать не смог. Она представляла собой некий замкнутый круг и заключалась в следующем: Иван решил украсть корову и знал, что будет скрываться. Потому и украл: чтобы было, что есть в бегах. Идея была настолько нереальна, что даже вызвала усмешку у Николая, но дальше рассуждать на эту тему он не стал.
В лесу стояла тишина: ветер стих, а голоса птиц доносились откуда-то издалека и довольно редко. Николай шёл, и под ногами его хрустели веточки и шелестели осыпавшиеся хвоинки. Эти звуки доставляли ему особое удовольствие и вносили в душу умиротворение. Постепенно он оставил мысли об Иване и стал просто наслаждаться ходьбой по лесу, вдыхая целебный сосново-еловый воздух.
Вдруг справа, в ложбинке за кустами что-то зашуршало и тут же стихло. Николай остановился и прислушался. Нет, показалось. Но посмотреть всё-таки стоило. Бородач повернул к кустам и, ещё не дойдя до них, услышал тихий голос:
— Николай, это я...
— Ваня?! — удивился Николай.
Из-за кустов, опасливо цепляясь за ствол сосны, вышел Иван: в пыльных чёрных спортивных штанах, кедах и рубахе навыпуск. Волосы его были, по-видимому, давно не чёсаны, судя по запутавшимся в них листьям и хвоинкам.
— Николай, — «проблеял» Иван, взглянув на него испуганными глазами. — Ты... меня искал?
— Да, — коротко ответил бородач.
— Что, к ментам поведешь?
— Нет, Вань, — успокоил Николай. — Поговорить хочу с тобой. Понять, что и как.
— Не сдавай меня, Евграфыч, — дрожащим голосом умолял Иван. — Я в тюрьму не хочу...
— Сказано ж тебе: поговорить надо. Выходи сюда, садись...
Иван немного успокоился, но к Николаю не подошёл, а сел там же, где стоял, — у соснового ствола. Бородач хмыкнул и сам подошёл к беглецу. Сел.
— Ну, Ваня, рассказывай.
— Что?
— Как корову у Захара умыкнул, что ж ещё?!
— Я, Николай, не виноват, — опустив глаза, ответил Иван. — Не я это. Черти попутали, едрить их!
— Так, Ваня. Ты этих чертей брось. Совсем допёк уже ими. Правду говори. Украл корову — значит, украл. Значит, и виноват ты, а не какие-то там черти.
— Да я украл, я! — вскричал Иван. — Но не по воле по своей: заставили меня! Черти заставили! Говорил я тебе: подбираются они ко мне, подходють, окаянные! Вот и явилися вчера...
— Что, — удивился Николай, — прямо так и явились?
— Да. Сижу я, значить, вчера дома. Вдруг вижу: дверь открывается и входють...
— Пил, небось?
— Да так — паллитру всего. Делов-то? Значится, смотрю: мужика два входють. Вроде обычные мужики. Только в чёрном оба, кучерявые такие и с бородами... Чувствую, точно, по мою душеньку явилися... Пригляделся я, а у одного из кудрей рожки виднеются! Ну всё, думаю: черти добралися! И улыбаются оба стоять... Весело им, тудыть твою в корягу! Я — давай крестом их осенять, а им хоть бы хны: стоять, хохочуть... Тут-то я и понял, что конец мой близок. Упал на пол, под кровать было кинулся, да не пролез туды. Я — под стол, а они уж у стола сидять. Я им тоды с полу прям и кричу: «Смилуйтесь, отцы! Оставьте на свете белом жить!» А они и говорять: «Жить хочешь, грешник? Чё ж тебе в жисти надобно?» Мне, значить... Я и говорю: «Жить хочу, жисть видеть» — «Пить ты хочешь, собака!» Это они мне, значить, кричать... Говорю: «Грешен я, отцы. Но коль жить буду, брошу энто поганое занятье. Ей богу, брошу!» Они и отвечають: «Ладно. Сослужи службу, тады жить оставим» — «Что хотите», — говорю, — «сделаю, только с собой не забирайте». Тут-то они корову захарову и помянули...
— Интересно ты говоришь, Иван, — сказал Николай, а сам подумал: «Лечить его надобно. Горячка, видать, белая уже. Как не понял я, когда про звезду свою он толковал. Ведь начало только было. А это уже конец...». — А зачем им корова-то нужна была?
— Почём я знаю? — буркнул Иван. — И спрашивать не стал — жисть дороже.
— Так... И куда ж ты её дел-то, корову?
— Черти сказали в лесок отвесть. Где берёзки. И там к дереву привязать, а они уж потом заберуть.
— Отвёл?
— А то как же? Всё, как велено, сделал: отвёл, привязал и убёг куда дальше...
— Так. Сейчас пойдем, деревце то отыщем — покажешь мне его...
— Не-не, Евграфыч! — замахал руками Иван. — И не проси. Не пойду я туды — боюсь я. Чертей энтих боюсь: вернутся ведь...
— Не вернутся. Это я тебе обещаю.
Иван нахмурился:
— Обмозговать надобно, Николай.
— Что тут мозговать? — повысил голос бородач, вставая на ноги. — Аль в тюрьму захотел?
— Не, Евграфыч! Только не туда!.. Хорошо. Идём.
Корову они нашли быстро. Та стояла привязанной к стволу берёзы и мирно щипала траву.
— Вот она родимая! — вскричал Иван радостно. — Не забрали сволочи, едрить их!
— Некому было забирать, — сказал Николай. — Почудились тебе черти, Ваня. Да, почудились. Пьёшь ты много...
— Да ну что ты, Николай? — начал было Иван.
— Не спорь, — оборвал его бородач. — Лечиться тебе надо. К врачу ехать... Но об этом после. Отвязывай корову и иди домой. Я ж к Захару пойду, верну пропажу.
— А что ж я-то? — испуганно спросил Иван.
— Не бойся — о тебе не скажу Захару. Иди спокойно. Я зайду к тебе после.
Иван отвязал корову и побрёл в село.
— И чтоб не пил мне, — крикнул вдогонку Николай.
XI
Николай проснулся с рассветом. Сел на кровати, потянулся, затем надел штаны и вышел на крыльцо. На небе не было ни облачка, и восходящее солнце ярко освещало деревенские просторы.
«Жарко сегодня будет», — подумал Николай, приглаживая всклокоченную после сна бороду. — «Ну да ничего. Не помеха».
Он вытянул ведро воды из колодца, с удовольствием окатил себя ледяным потоком, вытерся и, сев на бревно, начал набивать трубку. Из дома вышел Серый и, остановившись на крыльце, начал принюхиваться к новому утру. Между его лапами проскочил суслик, — уже без бинтовой повязки, — и, подбежав к Николаю, вспрыгнул ему на колени.
— Ну что, дружок, — усмехнулся бородач, погладив зверька. — Выздоровел ты уже. Пора тебе в лес обратно отправляться. Вот поедем сегодня с Ваней в город, по пути и тебя домой отнесём...
Николай подпалил трубку и тут заметил вывернувшего из-за угла Ивана с сумкой в руке. Одет он был, как подобает для выезда в город: чистая рубаха, коричневый костюм и туфли. Когда Иван подошёл ближе, Николай заметил ему:
— Ну и принарядился ты, Ваня.
— А как же, — засмущался тот. — В область всё ж еду. Вот, — он вытянул вперёд левую руку, — даже часы старые в шкафу отыскал. Как человек поеду. Не мог же я в старом, перед доктором-то!
— Молодец, Ваня, — похвалил Николай. — Только рано ты что-то: я не завтракал ещё.
— Да я тут... вот... покумекал... у меня-то дома шаром покати...
— Ладно-ладно, — засмеялся Николай. — Заходи — накормлю тебя, чем могу. После и поедем.
Бородач затушил трубку и вместе с Иваном направился к дому — завтракать.
Андрей Панов, октябрь 2000 — февраль 2001
(редакции: июнь 2005,апрель 2010, декабрь 2013).