В день празднования рождества Иоанна Предтечи Савва собирался в храм на Божественную литургию. Наскоро позавтракав, открыл новостной сайт на смартфоне, и в глаза сразу бросилась новость дня: «Кровавый разгром в церкви Петра и Павла». Савва присел на подоконник и прочитал подробности: ночью разграблена церковь на Машмете, разрушены алтарь и иконостас, испорчен интерьер, убит один из прибывших по вызову дружинников, второй в реанимации.
«Вот тебе и праздник! — подумал Васильев. — Прямо специально подгадали». Ни о какой литургии уже и речи идти не могло. Савва набрал номер Данилы и послал специальную кодовую эсэмэску, вызывающую его на встречу.
Через полчаса Васильев дожидался товарища неподалёку от кинотеатра «Пролетарий» у памятника Владимиру Высоцкому. Людей в сквере было не много: в церквях шли литургии, и большинство жителей города собрались там. Гусельников чуть опоздал. Был он одет в белую рубашку и светло-коричневые брюки, как благопристойный христианин. За те месяцы, что друзья не виделись, Данила отпустил бороду и волосы, которые завязывал в хвост.
Поздоровавшись, сели на скамейку.
— Ну, — спросил Савва, — как настроение?
— Отличное!
— На Машмете вы побывали?
— Хм! — усмехнулся Данила.
— Понятно. И зачем?
— Ну ты ж прочитал всё в новостях. Нет?
— А там всё написано?
— Побили и постреляли предметы культа, золото-серебро забрали, да и наличных там была неплохая сумма. Всё по схеме. Правда, недостаточно быстро вышло: пэдэшники заявились.
— Ты так спокойно об этом говоришь.
— Давай без нотаций, а? Я что — плакать должен? Это — враги. И пока мы не настолько сильны, чтобы вступить в открытый бой, они будут погибать вот таким образом.
— Я удивляюсь, как вас ещё не «вскрыли»: везде ж камеры стоят.
— А маски, а глушилки на что? Камеры-то все по сети работают. Пока каждую церковь не обнесут забором с колючей проволокой и не поставят взвод охраны, от наших посещений не избавятся. Но в любом случае до августа мы в Воронеже притихнем. Может, в область разок наведаемся и всё.
— Что с награбленным делаете?
— Украшения сливаем Матвею. Куда он их девает — не знаю. Да и пофигу. А на деньги покупаем боеприпасы, паспорта ребятам делаем, обеспечиваем тех, кто пока без документов. Листовки вот печатаем — надо же людей просвещать.
— А одними листовками обойтись нельзя было?
— Странный ты! Мы ж уже говорили об этом: жить-то нам на что? Из нас всех только несколько человек работают по новым паспортам. Да и много ль сделаешь листовками этими?
— Данил, я всё пытаюсь склонить тебя к размышлениям о более мирных способах действий. Неужели то, что вы делаете — единственный выход?
— Да, — отрезал Гусляр. — Единственный. С ними по-другому никак. Вспомни, что сказал Христос: «Не думайте, что я пришёл принести мир на землю; не мир пришёл я принести, но меч». В этом вся суть. Они нас дубинкой, и мы их в обратную. Иначе они не понимают. На демонстрации выйти нельзя — прямой путь в тюрьму. Что ещё? Соцсети, онлайн-радио, видеоролики? Это нужны программисты хорошие, чтобы не вычислили айпи и прочее. Пока таких нет у нас. А листовки — забава просто: кто их всерьёз-то воспримет? Выкинут, и дело с концом. Остаются только радикальные способы борьбы.
— А ты не думал, что своими действиями вы провоцируете власть на дальнейшие репрессии?
— Чем больше обостряется обстановка, тем для них же хуже: люди будут возмущаться, и закрутится у них мысль в головах, что власть, может быть, и не очень-то права, давая привилегии церкви и пэдэшникам. Люди проснутся в конце концов. Думаешь, почему на Кавказе дружинников нет? А в Татарстане? Вот то-то. Как только большинство населения будет недовольно, прижмут православных. Как пить дать прижмут. Для этого мы и работаем.
— Сколько жизней ещё угробите?
— Ладно, заканчивай, — не выдержал Данила. — Ты сидишь в своём ботсаду, в церквушки ходишь по воскресеньям, с Андреем за ручку здороваешься. Что — не так? Так какого... ты мне тут втираешь?! Ты вот без паспорта поживи месяцок-другой, поскитайся по подвалам и чердакам, с Матвеем пообщайся, пистолет хоть в руках подержи разок, а потом уж суйся. Нашёлся тут! Ты вообще верующий. Верующий, усёк? Ты мой враг по определению. Может, ты вообще уже переметнулся обратно и сидишь тут выслушиваешь? А потом Коржу побежишь рассказывать. А?
— Ну ты и сволочь! — Савва встал. — Вы с Андреем достойны друг друга. Бейтесь лбами, сколько хотите. Хоть перестреляйтесь все — больше и слова не скажу.
Проходящие мимо люди удивлённо оглядывались на Васильева, и он, поняв, что говорит слишком громко, замолчал.
— Савка, извини, не сдержался, — покаялся, улыбнувшись, Данила. — Ну, в самом деле. Не выспался сегодня после такой ночи. Понимаешь же. Извини. Я ж не серьёзно.
— Ладно, пора мне. Посмотрим, что дальше будет. Думаю, сейчас начнётся заварушка. Давай...
— Не обижайся, Савка, — пожимая руку, попросил Данила. — Будем на связи.
Прошло три дня. Улицы патрулировали усиленные наряды полиции и дружинников, у церквей была выставлена охрана, в городе начались обыски и аресты тех атеистов, что ещё находились на свободе и не уехали из Воронежа.
Не успел Савва в начале рабочего дня войти в лабораторный корпус ботанического сада, как из двери своего кабинета выглянул высокий худой заместитель директора и позвал внутрь.
— Вот какие дела у нас, Васильев, — тихо сказал Дмитрий Андреевич, закрыв дверь. — Нелюбова вчера вечером арестовали.
— Как это? За что?
— Понятно за что. Наверняка ещё и вывоз библиотеки припомнили. Теперь по его знакомым и родственникам пойдут. Понимаешь, о чём я? Меня вызовут уж точно. Да и тебя, вероятно.
— И что делать-то?
— Ничего, — Улитко сел за стол у окна и сцепил руки, положив их на столешницу. — Пойдёшь, скажешь, что не видел, не знаю, учился у него, разговаривал иногда. И всё. Понятно? Ну и вот. Главное, стой на своём и показания не меняй. Всё будет в порядке.
— Спасибо, Дмитрий Андреевич, что предупредили.
— Вот ещё что — послезавтра к нам комиссия приезжает. Православная, — заместитель директора провёл рукой по блестевшей в солнечном свете лысине. — Будут сотрудников собеседовать, да анкетки какие-нибудь заставят заполнить. Ты там «Библию» полистай вечерком, повспоминай праздники церковные и тому подобное. Хорошо? Ну и никаких лишних высказываний на собеседовании. Чтобы у нас всё гладко было.
— Хорошо, я постараюсь.
— Терентьева меня только беспокоит, — Улитко озабоченно мотнул головой и погладил столешницу ладонью, будто распрямлял невидимую скатерть. — Маша слишком прямолинейна и иногда бывает нетерпимой. Как бы ни наговорила чего. Вы с ней как? Общаетесь или так только — подай-принеси?
— Общаемся.
— Может, поговоришь с ней? Попросишь держать себя в руках?
— Хорошо, Дмитрий Андреевич.
— Ну и вот. Отчёт ещё надо о работе лаборатории подготовить. С результатами и дальнейшими планами. Понимаю, что времени почти нет, но у вас имеются же какие-то заготовки, прошлые отчёты? Сконструируйте им там что-нибудь более-менее вменяемое, хорошо?
— Постараемся. Но за два дня, конечно...
— Надо, Савва. Отчёт обязательно надо сдать комиссии. Пусть будет плохо написан, но должен быть.
— Понятно, — вздохнул Васильев.
— Ну, иди тогда — работай.
Из огромного внедороджника-танка на двор ботанического сада вылезли три человека: маленький тщедушный протодьякон с жиденькой бородёнкой, не очень опрятно одетый полноватый заместитель университетского проректора по научной работе и высокий подтянутый майор Православной дружины в чёрной форме. Дружинник первым вошёл в здание администрации и твёрдым шагом направился в кабинет директора. За ним по пятам не спеша шли остальные.
Через несколько минут в коридор вышел директор — старый сутулый профессор ботаники, — и вызвал из соседнего кабинета своего заместителя:
— Дмитрий Андреич, позовите всех сюда, будьте добры. Пусть у вас в кабинете посидят — бумажки заполнят. А комиссия будет их вызывать по списку.
Когда все собрались, майор раздал анкеты:
— Десять минут на заполнение. Потом начнём вызывать.
Савва сидел рядом с Машей и видел, как она нервничала, отвечая на вопросы о семье, периодичности посещения церкви, соблюдении постов и прочих особенностях жизни христианина. Вчера вечером он рассказал подруге о беспокойстве Дмитрия Улитко, та выслушала Васильева и обещала, что всё будет в порядке. Но Савва заметил неуверенность в быстром согласии Маши и теперь тоже не находил себе места.
В дверь заглянул замдиректора:
— Васильев, ты первый. Давай.
В кабинете старика-директора за длинным столом сидели члены комиссии: протодьякон посередине, справа от него заместитель проректора, слева — дружинник.
— Садитесь, — пригласил толстяк, а майор протянул руку за анкетой.
Несколько минут все по очереди читали бумаги, иногда поглядывая на Савву. Наконец, протодьякон скрипучим голосом произнёс:
— Итак, сын мой, ты из добропорядочной православной семьи. Почему решил учиться на биологическом факультете?
— Мне интересно, как устроен мир.
— А к теории эволюции как относишься?
— Я считаю её не верной в том виде, как её подают атеисты.
— Так что же, — ласково поинтересовался протодьякон, — есть какой-то иной вид?
— Есть. И, насколько я знаю, эта трактовка не запрещена церковью. Я имею в виду, совмещение элементов эволюционной теории с актом творения. Вы должны знать, отец...
— Владимир.
— Отец Владимир, это достаточно распространённая точка зрения в православии. Не оспаривающая никаких основ и не подрывающая веру.
— Да, сын мой, я знаю, о чём ты. Однако такой взгляд на сотворение мира не является официальным. Это всё плоды былой демократии и вольнодумства. И скоро суждения подобного рода будут искоренены. Ты наверняка беседовал с бывшим преподавателем университета протоиереем Димитрием. Это он тебе рассказал?
Отпираться было бессмысленно:
— Да.
— Тебя ввели в заблуждение, сын мой. Но это поправимо. Ты просто ещё молод, — улыбнулся отец Владимир. — А над чем работаете в лаборатории?
— Мы получаем трансгенный картофель...
— То есть генномодифицированный?
— Ну да. Но...
— Вы стремитесь уподобиться богу, изменяя созданные им организмы, — в голосе протодьякона прозвучали металлические нотки. — Кесарево — кесарю, а божие — богу. Каждый должен выполнять ту роль, какая ему дана при сотворении. А что делаете вы?
— Кгхм, — кашлянул заместитель проректора. Отец Владимир повернулся к нему:
— А вы что скажете, Виталий Георгиевич? Вы — ответственный за науку.
— Это — государственный проект. Под него выделены деньги из Москвы. Подробнее я объясню позже. Но это всё согласовано и утверждено в столице. Тем более что в декабре срок заканчивается, и дальше продлевать надо будет.
— Надеюсь, что подобные работы после этого закончатся, — успокоился протодьякон. — А почему ты, сын мой, не воспротивился такой деятельности?
— У меня должность, мне зарплату платят. Иначе я бы здесь просто не работал.
— Хорошо, мы с этим разберёмся.
— Вы, Васильев, — подал голос майор, — в прошлом году патрулировали улицы как дружинник. Почему не остались?
— Мне не понравилось поведение напарника. Он считает атеистов людьми низшего сорта и относится к ним, как к животным. Но они такие же, как мы. Их можно переубеждать, а своей агрессией напарник лишь порождал ответную агрессию. Я сторонник мирных мер воздействия.
— Вам не хватает твёрдости и однозначности убеждений, Васильев, — вынес вердикт майор. — Но это не страшно. Не всем дано быть в наших рядах. Ответьте на последний вопрос: в каких отношениях вы с Трофимом Нелюбовым?
— Я студент, а он — преподаватель. Обычные отношения в этих рамках.
— Вы с ним довольно часто встречались, разговаривали. О чём? Он склонял вас к атеизму?
— Мы беседовали о биологии и эволюции. Трофим Сергеевич давал мне книги. Тогда это всё было разрешено. Про атеизм мы не говорили ни разу.
— Ладно, — согласился дружинник. — Допустим. Что вам известно о вывозе книг из библиотеки?
— Известно, что вывезли, и всё. Это на праздниках было, я в университет не ездил.
— Хорошо. А кто мог в этом участвовать? Есть предположения?
— Я даже не думал об этом. Но там явно много людей должно было быть — книг-то сколько исчезло!
— А Нелюбов мог вывезти книги? — не унимался майор.
— Да все могли. И декан, и ректор. Я ж их не знаю никого. Для меня они все одинаковы. Как я могу кого-то подозревать?
— А зачем вы встречались с Нелюбовым у «Спартака» через пару дней после исчезновения книг?
— А вы знаете, в какой день точно вывезли библиотеку? Я не знаю. И даже не помню, какого числа мы с Трофимом Сергеевичем встречались. Он мне просто книгу принёс — биографии учёных разных.
— Почему вы не встретились с Нелюбовым в университете?
— Я проезжал мимо, да и он, видно, куда-то вышел, я не спрашивал. Всем так было удобно. Почему нет?
— Ну, хорошо, Васильев, — майор что-то записал в блокнот. — У меня всё.
— Можешь идти, сын мой, — махнул рукой отец Владимир. — Господь с тобой.
Савва вернулся в кабинет замдиректора и сел рядом с Машей.
— Ну, что там? — спросила она.
— Вопросов много задают. Впечатление, что знают о тебе почти всё. Но если не нервничать и не вилять, всё пройдёт нормально. Главное — спокойствие. Поняла? — и он сжал под столом руку Маши, холодную как лёд.
Терентьеву вызвали третьей. Но не прошло и десяти минут, как она выскочила из кабинета директора и, громко хлопнув дверью, понеслась в свою комнату. Савва, ждавший в коридоре, бросился за ней. Войдя, он закрыл дверь:
— Что там случилось?
Маша села за стол и отвернулась к окну. Губы её дрожали, в глазах блестели слёзы.
— Они снова... Опять о Саше... Что я редко в церковь хожу, не замаливаю его грехи... Припомнили мою выходку в храме тогда. Когда я подсвечник перевернула... Они специально на это давили, сволочи! — Маша закрыла лицо руками и заплакала.
Савва подал ей бумажный платок:
— А ты? Ты им что-то сказала?
— Сказала. Что он не виноват в катастрофе и что его не вернёшь. И в церковь их я больше не пойду! А они начали адом грозить, отлучением. Я и послала попа этого к чертям собачьим вместе с его церковью. А ещё добавила, что зря с ними церемонятся: не стреляют и не сжигают храмы... Меня уволят теперь?
— Не знаю... — Савва лихорадочно соображал, что же делать дальше.
Распахнулась дверь, и в кабинет влетел Улитко:
— Мария Михайловна, это уже ни в какие рамки! Как вы могли! Я не понимаю просто!
— Дмитрий Андреевич... — начала было Маша.
— Васильев, я же просил! Просил же ведь... — Улитко громко хлопнул ладонью по стене.
В этот момент в кабинет тихо вошёл директор, шаркающей походкой проследовал мимо своего зама и молча протянул Маше руку. Крепко пожал её ладонь двумя руками, кивнул и также без единого слова удалился. Дмитрий Андреевич, наблюдавший немую сцену с полуоткрытым ртом, лишь развёл руками и вышел следом.
— Я заварю чай, — схватил чайник Савва.
Прошло больше часа после отъезда комиссии. Дмитрий Улитко не вызывал к себе Машу, решив дождаться вестей из университета. Терентьева работала в лаборатории, Васильев пропалывал розы.
Вдруг во двор въехал чёрный уазик Православной дружины и остановился у лабораторного корпуса. Двое пэдэшников вошли в здание, оставив водителя в машине. Савва почуял неладное и поспешил туда.
В коридоре рядом с входной дверью он столкнулся с одним из приехавших и узнал в нём Петра. Только теперь на его чёрной форме красовались три сержантские лычки.
— О, Савва батькович! — воскликнул Пётр. — Здорóво.
— Вы что здесь?
— Да вашу завлабиху приехали задерживать, — подмигнул дружинник. — Что ж вы проглядели ренегатку у себя под носом? Ты ж вон специально даже книжонки их читал, чтоб разбираться. Бдительней надо быть, Савва, бдительней. А то недолго так и следом загреметь.
— Куда её?
— Да пока в отдел, а там решат — арестовывать или нет. Надо ещё в отчёте посмотреть, чем вы тут занимаетесь, — Пётр улыбнулся. — А то, может, вас совсем прикроют.
Дверь лаборатории в конце коридора открылась и вышла Маша. За ней следовал дружинник.
— Ну, я пошёл, — сказал Пётр. — Бывай, — он раскрыл дверь и, переступив порог, крикнул: — Миш, заводи.
Маша увидела Савву и на секунду замерла, встретившись с ним взглядами. В карих глазах её билась растерянность, они искали, за что зацепиться, чтобы окончательно не потонуть в безысходности и страхе.
«Нет, этого не может быть! — подумал Савва. — Не может всё кончиться вот так!»
Бездумно повинуясь возникшему импульсу, Васильев резко развернулся и бросился к гостевому домику, где в его комнате под матрасом лежал пистолет. Руки дрожали — не сразу получилось попасть ключом в замочную скважину. «Б...! Давай, ну!» Он внутри, «макаров» уже в руках, обойма в рукоятке. «И что теперь? Перестрелять их и ехать в деревню? Или к Даниле? Это ж всё — прощай мирная жизнь, работа, диплом. Как?.. Но ведь Маша? Неужели всё? Да к чёрту!» Савва мельком глянул в окно и увидел, как Терентьеву сажают в уазик. Времени не оставалось совсем. Недолго думая, Савва распахнул окно и выпрыгнул наружу. Подвернул ногу, упал. Тут же вскочил и поспешно захромал к машине, но та уже тронулась с места. Васильев вытянул вперёд пистолет, прицелился, но так и не выстрелил. Автомобиль, мигнув «поворотником», скрылся за воротами ботанического сада.
Савва дрожащей рукой опустил пистолет. Порыв горячего июльского ветра растрепал его волосы, зашелестел листьями клёна. Сердце Саввы пыталось выскочить наружу, дико болела нога. Васильев опустился на газон и вытер со лба пот, заливающий глаза и смешивающийся со слезами. Мысли разбегались, собрать их в стройную цепочку никак не получалось. «Неужели арестовали? Неужели насовсем?.. Надо Даниле позвонить — может, перестрелять ночью весь отдел к чёртовой матери?! Нет, нельзя. Как же ботсад? Я не могу вот так... Но Маша... Я обещал ведь... Может, Данила сам с товарищами?.. Чёрт! Нельзя сразу на двух стульях сидеть, нельзя. Всё время кто-то норовит тебя сдёрнуть! И Андрей прав, и Данила: не отсидеться мне в сторонке на солнышке. Пора с этим кончать. Определяться, решать надо».
И Савва решил. Поднявшись и ковыляя обратно к комнате, он уже обдумывал первую свою вооружённую операцию.