Старая Хворостань растянулась по левому берегу Дона вдоль дороги из Нововоронежа в Давыдовку. Все улицы пролегали между рекой и дорогой, и только одна, Лесная, шла перпендикулярно по левую от дороги сторону. С десяток домов, поджимаемых высокими холмами с севера и сосновым лесом с юга. Зимой засыпанная снегом улица становилась тупиком, а с приходом тепла превращалась в просёлочную дорогу, ведущую к пахотным полям местной фермы.
Светало. Но Лесная не спешила просыпаться: зима да к тому же воскресенье. Торопиться некуда.
Перевалило за полдень, когда на крыльцо небольшого, но аккуратного домика, щурясь от яркого солнца, вышел молодой парень в куртке с меховым воротником. Проходившая мимо женщина окликнула его:
— Савва, это ты что ли?
— Да, Ольга Андреевна, здравствуйте, — улыбнулся Васильев, приложив ладонь ко лбу козырьком. — Вот приехали с друзьями отдохнуть немного. Воздухом свежим подышать.
— А, понятно. Родителей нет?
— Куда ж им? Завтра на работу. А мы тут с недельку поживём. Может и побольше. К экзаменам поготовимся.
— Ну, давайте. Родителям привет передавай, когда в город поедешь.
— Хорошо, передам. Ольга Андреевна, а магазин открыт сейчас, не знаете? Мы с собой из Воронежа мало чего привезли.
— Да вот только оттуда, — заверила соседка. — Всё открыто.
— Спасибо, — поблагодарил Васильев, спустился с крыльца и пошёл открывать гараж.
За завтраком Савва, Данила и Катя решали, что делать дальше.
— Когда обратно поедем? — спросил Гусельников. — Во вторник-среду?
— Я предлагаю пожить тут до экзаменов, — ответил Васильев, — чтобы в городе лишний раз не светиться. Во вторник поеду в Воронеж — осмотрюсь, к Трофу схожу. Заодно Катю отвезу домой.
— Почему это меня домой? — возмутилась Пантелеева.
— Потому что так будет лучше, — заверил Савва. — Мамаша твоя переполох не поднимет. Ты ж понимаешь, что полицаям и пэдэшникам сейчас только дай за что-нибудь уцепиться. А мы все пути сюда должны отрезать. Поживём здесь с Данькой до сессии, потом встретимся и решим, что дальше будет.
— Согласен, — ответил Данила. — Кать, в самом деле, родители твои ничего заподозрить не должны. Тебе лучше в городе жить.
— Ладно, Даня, — смирилась Катя. — О мамашке своей я и не подумала.
— Ну вот и хорошо, — Васильев встал из-за стола, чтобы поставить чайник.
Под вечер следующего дня, утопая в сугробах выше колен, Савва отправился в лес на вершине холмов: подышать сосновым воздухом и подумать о завтрашнем дне.
Утренние новости не порадовали: в стране ввели институт православных судей. Оказывается, всю осень готовились поправки в гражданский и уголовный кодексы, и теперь судить будут в том числе за нарушение христианских законов. А это значит, что в опасности, как минимум, все атеисты, а может быть, даже мусульмане, евреи и приверженцы других конфессий. Хотя Савва не думал, что власти на это пойдут в ближайшее время: слишком велика вероятность гражданской войны. Атеистов же не так много, причём кто-то в сложившейся ситуации точно примет православие, чтобы не попасть под суд. С ними справятся быстро. По крайней мере, с теми, кто будет продолжать жить легально.
Что же делать Даниле, Потапу и другим? Скрываться? Где? Расползтись по деревням или в Воронеже по подвалам-гаражам скитаться? А зимой с этим туго — мороз как-никак. Ну, положим, Гусляр здесь останется, а другие? Нельзя же забить весь этот маленький домик атеистами. В селе тоже свои полицаи есть: «заметут» сразу же.
А в России скоро все начнут ходить строем под штандартами с распятым Иисусом. Шаг влево, шаг вправо — расстрел. Этого так добивался Андрей. Вот где его «светлое будущее». Молитвы и марши, молитвы и марши. Никаких сомнений, вольнодумств и философствований. Никаких генетик, эволюций и прочих, отвлекающих от истинной веры, учений. И что же будет? Снова средневековье? Инквизиция, теперь уже православная? Сжигания дарвинистов на кострах? Бред какой-то!
Но сейчас думать об этом бесполезно. Надо встретиться со всеми в городе, поговорить, разобраться, так ли всё плохо. Там и решим.
Васильев смотрел с высоты холма на село и думал о том, как много повидали эти места. Международные ярмарки, долгое время существовавшие здесь в XIX веке, на которые приезжали купцы из далёкого Ирана. В XX веке атаки фашистов с правого берега Дона, залпы орудий, укрепившихся там на вершинах меловых гор, и стойкую оборону советских солдат-атеистов. А теперь Хворостани предстоит повидать православные репрессии. Только нет тех солдат, чтобы сдержать эту яростную атаку. Ирония судьбы...
«А положение-то у меня сейчас выгодное, — усмехнулся Савва, сидя на поваленном стволе. — Я вроде как православный, хотя и замечен в связях с атеистами. Но это мы повернём как надо. Главное, что пока я буду вне подозрений, сюда никто с проверками не нагрянет. Интересно, а Катя и сейчас будет требовать, чтобы я полностью отрёкся от бога? Завтра по пути с ней поговорю. Катя должна всё понять, особенно то, что со мной она будет в безопасности».
Войдя в дом, Савва заметил, что за закрытой дверью гостиной тускло горит бра. Он уже собирался повернуть входную ручку, но услышал голос Кати:
— Ты мне будешь звонить?
— Отсюда нельзя, — ответил Данила. — Мы ж не зря из телефонов батарейки повытаскивали. Даже если один раз вставить, существует вероятность, что засекут.
— Тогда как в Воронеж приедешь, сразу позвони, хорошо?
— Обязательно.
Савва нарочито громко распахнул дверь. Данила вскочил с дивана ему навстречу:
— Ты уже вернулся? Ну, что там — мороз?
Васильев взглянул на Катю, сидевшую на диване, поджав ноги, потом посмотрел на друга и ответил:
— Ну да, мороз, — повернулся и пошёл в свою комнату.
— Ужинать будешь? — спросил Данила.
— Ешьте без меня.
Гусельников оглянулся на Катю и кинулся вслед за Саввой:
— Погоди, Савка, — он вошёл в комнату друга и прикрыл за собой дверь. — Я тебе должен сказать...
— Не надо. Мне ты ничего не должен: я тут как бы и не при делах.
— Ну как же? — не понял Гусельников.
— Вот так. Иди ужинай. Давай.
— Ну ладно, — Данила вышел в коридор и, захлопнув дверь, направился на кухню, где уже гремела посудой Катя.
Утром никто не вспоминал вечерний разговор. Все тихо позавтракали, и Савва отправился выкатывать машину.
Когда Катя села в «Ладу», Васильев подошёл к другу, стоявшему на крыльце:
— Ты по селу много не ходи, с местными особо не общайся. По мелочам только если. Я приеду завтра к вечеру или утром в четверг. Если в четверг не вернусь, можешь включать телефон и звонить мне, Кате, родителям моим. Узнаешь, что случилось, тогда решай сам, как дальше. Понял?
— Инструкции усвоил, — попытался пошутить Гусельников. — Вы там осторожней.
— Не боись, доставлю Катю до дома.
— Да я не про неё... То есть, не только про неё.
— Ладно, ладно. Всё. Давай, — Савва протянул другу руку, а тот крепко её пожал в ответ.
Через минуту машина скрылась за поворотом, а Данила вздохнул и вошёл в дом.
До города ехали молча.
«Всё правильно, — думал Савва. — Данила высокий, сильный, решительный. Атеист опять же. А я что? Мечущийся между двумя стульями, как сказал Андрей. И решимости выбрать один из стульев мне не хватает. Да, может, и не хватит. Катя свой выбор сделала, и сейчас не та ситуация, чтобы обижаться, рвать отношения и тому подобное. Плевать! Жил один, и дальше проживу».
В городе Катя включила телефон, который сразу разразился градом сообщений о пропущенных звонках. Подъехали к её дому, остановились. Перед тем как выйти из машины, Катя прикоснулась к руке Саввы и сжала его кисть в своей. Тот повернулся, поймал взгляд пассажирки, и от бушевавшего в её глазах океана эмоций и невысказанных слов защемило в груди. Всё было в этом взгляде: и понимание, что Савве больно думать об отношениях Кати с Данилой, и просьба о прощении, и утешение, и грусть...